Юрий Никитин - Имаго

– А по-моему, Советский Союз разрушили не столько Штаты, сколько обыватели. Обыватели, что живут в каждом из нас. Я вроде бы продвинутый и достаточно самоотверженный государственник, но, думаете, меня не раздражало, что каждый день надо в очередях тратить часы? Думаете, я не говорил несколько раз в день, что в США жизнь лучше… основываясь только на том, что там нет очередей, а бытовых товаров больше?

Немков вздохнул.

– Как вспомню, так вздрогну. Не хватало всего. Все приходилось «доставать». А это раздражало даже самых самоотверженных и преданных. Коммунизм хорошо строить в сытой и благополучной стране, чтобы было чем жертвовать, от чего отказываться. Или чтобы был ясный ориентир, до какого срока нужно «потерпеть». Хрущев пытался выйти из положения, пообещав в шестьдесят первом году, что через двадцать лет будет построен коммунизм. А при коммунизме, как помните, всем будет хватать всего, и каждый будет брать «по потребностям», то есть сколько захочет. Но наступил восемьдесят первый, а дело с места не сдвинулось. Пришлось придумать особую фазу «развитого социализма», которого в теории не было, но положения дел это уже не спасло.

Шершень развел руками, едва не смазав Бабурина по морде:

– Обыватель в каждом из нас – просто Шварценеггер, Кинг-Конг, Годзилла! В Юсе решили, что с ним бороться бесполезно. Сдались, отдали ему царский жезл, корону, папскую митру, вообще – всю власть, мудро решив, что свою обывательскость будет защищать зубами, когтями, рогами и шипастым хвостом. Так и случилось. И защищает, да еще и получает сочувствие и понимание от подленькой части души каждого из нас.

Майданов возразил:

– Ну уж, Павел Геннадиевич, вы уж совсем западную демократию втаптываете… Еще Черчилль сказал, что…

Немков досадливо отмахнулся:

– Да знаем, что он сказал! Но почему слова Черчилля – закон? Мало ли что он сказал?.. Он выпивал в день по литру виски и выкуривал по сигаре, считая это единственно верным образом жизни, так вы ж не курите сигары?.. И пьете, вероятно, не по литру? Коммунизм – строй намного выше и чище, чем демократия, да еще такая отвратительная, как западная. Другое дело, что коммунизм с таким человечеством, как вот мы с вами, практически недостижим… Теоретики коммунизма слишком хорошо думали о таком животном, как человек. Начитались французских прекраснодушных утопистов… Высокие и благородные цели построения коммунизма были близки только первым строителям, а уже следующему поколению стали непонятны. Зато мы, в том числе и старшее поколение, видели, как сыто жрут, как свободно трахаются там, в Юсе, и нам, даже старшему поколению, жутко хотелось тоже жрать от пуза, хотелось свободы порнухи, свободы секса, свободы от всех норм!

В дверях появился Лютовой, окинул всех цепким взором, поклонился с насмешливым достоинством.

– Желаю здравствовать честной компании…

– И тебя, – гоготнул Бабурин, – тем же концом в то же место!.. Га-га-га!..

Анна Павловна засуетилась, засияла, ринулась с чашкой и блюдечком к свободному стулу.

– Вот чайку с малиновыми листочками!.. На даче собирала, одни витамины!.. Свеженькие…

– С клопами? – спросил Лютовой.

Анна Павловна обиделась:

– Клопов я стряхивала!.. Они только на ягодах сидят!

– Ага, – сказал Лютовой, он отодвинул стул, присел, – тогда я лучше с сахаром, если не возражаете… Все коммунизму косточки перемываете? Или доказываете друг другу, что ислам – грязное, отвратительное, подлое, трусливое, бесчестное… и так далее по словарю синонимов на слово «Зло»?

Майданов сказал язвительно:

– Зато теперь, с вашим приходом, поперемываем косточки евреям. И послушаем, какие они, оказывается, Зло для человечества!

Лютовой отпил, поморщился, горячий, перевел дыхание и сказал достаточно мирно:

– Обыватель достаточно грамотно защищает свои обывательские свободы, умело оперируя словами «свобода», «общечеловеческие ценности», а также периодически называя оппонента фашистом, антисемитом, расистом, шовинистом и патриотом. А тот должен сразу растерять все доводы и поспешно отступить, растерянно оправдываясь, что он-де никакой не антисемит, так как у него бабушка еврейка, знакомые – евреи, и сам он – Кацман Абрам Израилевич в шестом колене.

– Да уж вы точно не Кацман, – сказал Майданов победно.

– Точно, – ответил Лютовой с удовлетворением. – Вы еще не заметили, что наступает время, когда обвинения в антисемитизме перестают действовать? Слишком уж перегнули с этим палку, присобачивая к месту и не к месту. Даже не сами евреи, а услужливые шабес-гои, стараясь показаться господствующим в любом обществе и во всех сферах евреям хорошими и преданными слугами. Примерно так же кампанию по борьбе с пьянством, начатую Горбачевым, услужливые идиотики на местах превратили в повальную вырубку виноградников, что сильно помогло сбросить Горбачева вместе с его властью.

Бабурин гоготнул, спросил:

– А правда, что первым антисемитом был Господь Бог, который Адама и Еву из рая в шею пинками под зад?

Майданов взглянул на него почти с благодарностью. Бабурин при всей его глупости не раз разряжал напряженную обстановку, принимая огонь на себя. Выведенные из себя его тупостью, на него обрушивались и правые и левые, западники и восточники, Бабурин вяло отгавкивался, нимало не обижаясь, даже счастливый, что с ним говорят профессора, как с равным, и постепенно все снова становились родными и близкими членами одной тусовки.

– В шею пинками, – сказал Лютовой задумчиво, – богат русский язык!

– В шею под зад, – добавил Шершень. – Класс!.. Это так же трудно перевести на другие языки, как и объяснить тупым иностранцам, что для нашего человека одна бутылка водки – нормально, две – много, а три – мало!

Немков кашлянул, привлекая внимание, заговорил задумчивым невеселым голосом:

– Вы не обратили внимание, что здесь, в России, когда речь заходит про Израиль, каждый… или почти каждый с восторгом начинает говорить, какие там молодцы? Мол, террористов сразу стреляют, Америке не кланяются, свою страну поднимают на голом месте, а не с чужих пенки снимают?.. Но как только речь про евреев здесь, в России, всякий замыкается, умолкает. Или же наоборот, чересчур громко начинает уверять, что о людях надо судить по национальности, а сам так и шарит глазами по стенам в поисках следящих устройств?.. Не нравится мне такое, не нравится… Я старый человек, многое видал, потому и говорю – не нравится. За долгую жизнь у человека… у старых людей, вырабатывается особое чувство, как у собак и муравьев, что чуют приближение землетрясения.

Лютовой посмотрел с интересом.

– И что же чуете?