Антон Первушин - Дорога к Марсу

И там придется несладко. Если только «связка» из орбитального корабля «Орион», посадочного модуля «Альтаир» и научной лаборатории «Ригель» не трансформируется в нечто… в нечто совсем иное. В нечто приспособленное для посадки на небесное тело с плотной атмосферой.

Неожиданно они поняли, что трансформация уже происходит.

Плавно и почти незаметно для глаз герметичный объем посадочного модуля расширился. Потолок поднялся выше, переборки раздвинулись, словно «Орион» раздуло внутренним давлением.

Камеры, расположенные за бортом, показывали, что «связка» становится обтекаемой, что нарастают, точно живые, плоскости крыльев. Приборы, мачты антенн, стыковочные узлы, внешние топливные баки – все скрылось под черной, похожей на шкуру дельфина, обшивкой.

Аникеев невольно выругался, когда пульт управления, приборные панели «Ориона» вдруг потекли, словно были сделаны из жидкого металла, как в старом фантастическом фильме, а затем застыли, сформировав несколько консолей. Больше не было ни рядов тумблеров, ни клавиатур, ни рычагов, ни разноцветной индикации… Ничего из того, с чем экипажу доводилось иметь дело. Пара серебристых сенсорных экранов – и только.

А затем заструились яркие лучи, и над новыми консолями возникла голограмма: лицо темнокожего человека с закрытыми глазами.

– Гивенс! – Аникеев хлопнул ладонью по подлокотнику. – Вот что означает твоя трансформация!.. Но как?

Голограмма открыла глаза.

– Универсальная управляемая среда, командир, – произнес хорошо знакомый голос. – Рой наноразмерных роботов, который перерабатывает любые материалы и строит новые конструкции. Древние марсианские технологии. Мы сумели разобраться в них. И использовать в своих целях. Но рой нуждается в разуме, чтобы адекватно соответствовать ситуации. Для этого нужен Смотритель. Для этого нужен я.

– Мы рады тебя видеть, Эд, – сказал Булл.

– Очень рады, старина, – добавил Пичеррили. – Как ты сам-то, а?

– Трансформация завершена благополучно, – бесстрастно отозвалась голограмма. – Все системы корабля функционируют. Какие будут приказы, командир? – фантом Гивенса обвел взглядом остальных. И в следующей его фразе прозвучали интонации прежнего Эдварда: – Мы летим на Марс или нет?..

40

Наш дом – космос

Павел Амнуэль

– Летим, – буркнул Аникеев, разглядывая серебристую поверхность сенсорного экрана. Никаких значков, иконок или надписей на ней не было, но командир угадывал точки, едва выделявшиеся оттенком – может, это и были «клавиши» управления, а может, они просто казались таковыми. – Похоже, Эд, управляться с этой штукой никто, кроме тебя, не умеет.

– Напротив, командир. – Голограмма улыбнулась. – Никто не умеет, кроме вас. Моя задача – поддержание системы в собранном состоянии. Ваша – принятие решений. Пока все в штатном режиме. Команда «Летим» выполняется успешно.

Аникеев хотел сказать, что принятие решений еще не означает умения управлять неизвестным ему аппаратом, но додумать эту мысль он не успел: впереди, а мгновением позже справа и слева, проявились в стенах кабины огромные круглые то ли иллюминаторы, то ли экраны, и космонавты замерли в своих креслах, пораженные открывшейся панорамой. «Орион» вошел в атмосферу, и воздух снаружи не успел раскалиться, никто не ощущал перегрузок, которые непременно должны были возникнуть. Марс проплывал под ними, как Земля, когда они были на низкой орбите и еще не начали свой полет. Марс? Зеленая планета с голубыми пятнами морей и светло-коричневыми «руслами» разных оттенков, похожими на горные хребты, не имела ничего общего с тем Марсом, который изучали межпланетные аппараты на протяжении всего ХХ века. Аникееву показалось на миг, что «Орион» переместился в другую звездную систему. После всего, что ему довелось увидеть, он допускал даже такую возможность. Должно быть, поняв чувства командира, Гивенс сказал:

– Это Марс, командир. Настоящий Марс. Место посадки – прежнее или…

– Долина Маринера, да, – твердо произнес Аникеев. – Если такая долина существует на этом Марсе.

– Идем на посадку, – сказал Гивенс, и голограмма исчезла.

Аникеев ждал, что заработают тормозные двигатели, и после двадцатисекундного торможения начнется аэродинамический спуск, заструится раскаленный воздух, перегрузки вдавят в кресло и, возможно, окажутся такими большими (плотность атмосферы гораздо выше расчетной!), что космонавты потеряют сознание, и судьба экспедиции будет зависеть только от Гивенса…

Вместо этого поверхность планеты ощутимо приблизилась, будто «Орион» мгновенно рухнул на сотню километров: стали отчетливо видны голубые ленты рек, а в зелени появились желтые просветы, где можно было разглядеть какое-то движение, но что двигалось, и не было ли зрительной иллюзией, Аникеев не понимал. Перегрузок не было, вообще никакого ощущения движения – менялась только картина на экранах. А в какой-то момент Аникееву почудилось, что и экраны исчезли, таким глубоким и естественным стал пейзаж за бортом: будто мчишься на дельтаплане, прохладные потоки воздуха освежают лицо, и запах преющих трав проникает в ноздри, вызывая неудержимое желание вдыхать, вдыхать…

Аникееву показалось, что на какое-то время он отключился. Такое ощущение у него было, когда во время одной из медицинских комиссий пришлось пройти тест под общим наркозом. Сознание выключилось и сразу включилось, из жизни попросту исчезли минуты, а может, часы.

«Орион» висел неподвижно над лесной поляной на высоте метров пятидесяти.

– Ого! – услышал Аникеев возглас Карташова, и несколько взволнованных голосов прокричали что-то, и сам Аникеев, наверное, что-то кричал, а потом осознал себя командиром, за которым оставалось принятие решения.

– Посадка! – сказал он. – Всем приготовиться!

«Орион» начал медленно опускаться в полной тишине, и Аникеев услышал звук, который меньше всего можно было ждать: то ли в помещении рубки, то ли снаружи громко застрекотал сверчок. Ошибиться Аникеев не мог: под эти звуки он засыпал в детстве, когда приезжал на лето к бабушке в Одинцово. И бывало, ночью, проснувшись от того, что на него смотрела в окно полная и серьезная, как учительница физики, Луна, он слышал все тот же звук, будто сверчок не умолкал ни на секунду, размечая время от заката до восхода.

– Это только я слышу? – Голос Бруно вывел Аникеева из состояния задумчивости, которой не было сейчас места. – Цикада? Здесь?

Движение прекратилось.

Они были на Марсе.

На Марсе? Лесная поляна, звуки…

Трансформация между тем продолжалась. Люди еще не пришли в себя от пережитого шока. Они сидели в посадочных креслах и рассматривали открывшийся за окном пейзаж, ощущая себя под куполом марсианского неба, окруженные со всех сторон странными деревьями марсианского леса. Небо было не желто-бурым, как следовало бы ожидать, а светло-зеленым с голубым отливом, и по нему, как лодки по реке, медленно плыли почти прозрачные серебристые облака. А лес… Здесь не росли деревья, которые командир любил с детства, и все же в беспутстве зелени чудилось Аникееву что-то знакомое, хотя он и не мог вспомнить, где и когда видел подобный пейзаж. Раздумья и поиски аналогий он оставил на потом.