Дейв Хатчинсон - Страх чужаков

— Извините, что?

Он пожал плечами.

Я подошел прямо к столу и наклонился над Брайтом.

— Господин посол, нацисты превратили мою страну в скотобойню. Они настроились уничтожить заметный процент человеческой расы. Похоже, лацертане считают, что это было правильно. И нам надо согласиться с этим, потому что лацертане являются продвинутой космической расой, и у них есть вещи, которые мы хотим заполучить, так? — Он начал было отвечать, но я поднял руку и остановил его. — Пожалуйста, поправьте меня, если я понял это неправильно.

Он некоторое время со спокойным лицом смотрел на меня. В конце концов он сказал:

— Вы закончили, мистер Козинский?

Когда я не ответил, он достал свой футляр с сигарами и вынул гавану.

— Надеюсь, вы не думаете, что американскому правительству нравится положение, в котором оно оказалось, мистер Козинский, — сказал он наконец, катая сигару между пальцами. — Ясно, что моральные устои лацертан позорны. Но я должен повториться: они не люди. Если б вы знали кое-что из их точек зрения на религию… — Он покачал головой.

Я отвернулся от стола и подошел к окну. Я закрыл глаза и прижался лбом к холодному стеклу.

— Задайте себе вопрос, пан Козинский, — услышал я Брайта. — Учитывая то, что мы не контактируем с чужими цивилизациями раз в неделю, должны ли мы сказать лацертанам убираться прочь и никогда больше не подходить к нашему порогу? Или мы проглотим наше отвращение и будем иметь с ними дело? Вы мыслящий человек. Скажите мне.

Я открыл глаза и посмотрел в окно. Я увидел гравийную дорожку, деревья, стену. Часть меня была рада, что мне не придется принимать никаких решений. Другая часть испытывала большее отвращение, чем я мог выразить словами, что такие решения кому-то принимать надо. И что всем остальным приходится с этими решениями соглашаться.

Брайт встал из-за стола и закурил свою сигару.

— Люди станут удивляться, куда это я пропал.

— А такого нам допускать не надо, верно? — спросил я.

— Вы постойте здесь и подумайте над ситуацией, в которой вы оказались, пан Козинский, — сказал он, подходя к двери и отпирая ее. — И спросите себя, что вы собираетесь делать дальше. Потому что, поверьте мне, это самый важный вопрос, который вы когда-либо себе задавали.

Я отвернулся от окна и увидел, как выходит в дверь. Мгновением позже в кабинет зашел Фруки, закрыл дверь и снова запер ее.

— Ну, — радостно сказал он, — догадываюсь, вы поняли, что у этих недомерков есть маленький грязный секрет.

— Ты ублюдок, — сказал я. — Ты все знал с начала.

Он пожал плечами.

— Ага. Ну, мы сказали недомеркам, чтобы они не говорили ничего. Сказали, что люди не поймут.

— Боюсь, я понял чересчур хорошо.

— Ага. Наци из Большого Космоса. — Он издал звук поцелуя. — У тебя, Том, прости за выражение, коленная реакция.

— Если ты не перестанешь меня патронировать, я врежу тебе по зубам.

— Эй, успокойся. — Он выставил перед собой ладони. — Что сказал Брайт?

Я сел на диван.

— Сказал, что это прискорбно, и спросил, мог бы я справиться с ситуацией лучше.

— А ты смог бы?

— Не мое дело справляться с такой ситуацией, — ответил я. — Лично я испытываю отвращение.

Он задумчиво покачал головой.

— А ты знаешь, что мы к ним готовились?

— Извини?

— Ну, не к этим недомеркам в частности, но мы годы провели, обдумывая возможные сценарии Первого Контакта. Мы всегда были уверены, что когда-нибудь это обязательно произойдет и что нам надо быть готовым. Мы рассматривали случаи, когда мы не узнаем в них формы жизни, или когда они не узнают формы жизни в нас. Все эти научно-фантастические штучки, знаешь?

— Не имею понятия, о чем ты толкуешь.

— Но здесь у нас сценарий, о котором мы никогда не думали: мы узнаем в них жизнь, они узнают жизнь в нас, но их мораль оказывается такой…

— Злой? — подсказал я.

Он пожал плечами.

— Ну, как посоображаешь, зло — это строго человеческая концепция.

— Знаешь, ты мне начинаешь по-настоящему не нравиться, — сказал я. — Все это дело — сплошной фарс. Это вовсе не паломничество. Это вовсе не уважение. Они наслаждались каждым мгновением. Это их эквивалент поездки заграницу и посещения художественной галереи, чтобы там взглянуть на прекрасную живопись.

— Что ж, — сказал он, — нам же надо было что-то сказать прессе. Они не поняли бы правду.

Я потер глаза.

— Лично я думаю — это весьма хорошее прикрытие, — сказал он. — Мы же придумали эту версию второпях.

— От нее тошнит! — заорал я. — Она отвратительна!

Он смотрел на меня некоторое время. Потом сказал:

— Ходит одна теория. Ее называют Теорией Потерянного Племени.

Я уставился на него:

— Что?

— Теория Потерянного Племени. Говорят, в году 1939–1940 в недрах амазонского дождевого леса существовало потерянное племя, и в один прекрасный день с ним установила контакт группа немецких исследователей.

— Немецких исследователей, — повторил я.

— Нацистских исследователей. Арийские стереотипы, пропитанные нацистской идеологией и мелочами технологии, о которой потерянное племя никогда и не мечтало. Оружие, репелленты от москитов, двигатель внутреннего сгорания, туалетная бумага. Что-то в этом роде.

В общем, потерянное племя разговаривает с немцами, и они начинают ощущать, что что-то не совсем правильно в этих светловолосых, голубоглазых парнях. Те толкуют о расовой чистоте, о превосходстве арийцев, говорят до упаду. Потерянному племени это совсем не нравится, но они идут на это, потому что у немцев есть вещи, которые им нужны.

— Оружие, — сказал я, — туалетная бумага.

— Верно. И они понимают, что где-то там, за пределами леса, существуют люди, которые думают не так, как эти нацисты. Поэтому потерянное племя выдаивает из немцев все, что те могут дать, а потом в один прекрасный день они строят свой собственный самолет, улетают оттуда, устанавливают контакт со старыми добрыми американскими парнями, и после этого все живут вполне счастливо.

Я откинулся назад.

— И такое… безумие маскирует официальную политику?

— Лучше тебе в это поверить. Мы получим от лацертан все, что хотим, а потом поищем добрых парней.

— Шатко, — сказал я. Неужто весь мир управляется психами?

— Но — и в этом суть — только вожди потерянного племени знают о гнусных взглядах на жизнь этих нацистов. А остальное племя не должно ничего знать, потому что…

— Потому что если они узнают, то истыкают немцев стрелами, и тогда больше не будет туалетной бумаги.

Фруки улыбнулся мне: