Владимир Медведев - «Если», 2000 № 01

Он решает поступить на службу: «Мне надоело голодными глазами провожать друзей, отправляющихся за город на уик-энд, а самому в голове просчитывать, могу я себе позволить купить банку джема или нет. Так я стал клерком. И поначалу мне понравилось: после нескольких лет тотального безденежья было здорово получать обыкновенную зарплату! Но будущего у этого ремесла не было, все оказалось таким же зыбким и нестабильным, и мне пришлось задуматься над тем, что я делаю и что собираюсь делать впредь».

Харрисон снова вернулся к живописи, но теперь старался не ограничиваться единичными заказами, а сразу получать контракты на солидный срок — и желательно от американских издателей. Конечно, это неизбежно внесло в его работу элемент пресловутого коммерческого «конвейера», но, как показало время, ему одному из немногих жанровых иллюстраторов удалось свести этот элемент к минимуму.

Наверное, это произошло потому, что Харрисон очень уважительно, даже с пиететом относится к своему подсознанию. Заказчики определяют сюжеты картин, но здесь пределы их власти заканчиваются. Художник предпочитает вслушиваться, всматриваться в себя.

«Из-за того, что почти все мои картины были заказаны издателями, идеи, которые я использовал, приходили ко мне как бы снаружи, извне. А вот сновидения, грезы, без которых также не было бы этих картин, шли изнутри, из меня самого, поэтому они — часть моей личности. На самом деле я не умею прямо, «в лоб», использовать образы, которые увидел во сне, но зато могу пользоваться ими опосредованно и без ограничений… Мои сны, грезы, видения определяют не то, что я изображаю, а, скорее, то, как я это изображаю. В мозгу скапливается множество самого разнообразного материала, и когда-то потом, когда представится случай, некий, затесавшийся в сознание образ — на первый взгляд, случайный, — вдруг возьмет да и появится на холсте. Причем в том месте, где нужно».

Стоит ли удивляться, что среди живописных циклов Харрисона — архетипичные «Сны о Еве», серия «Заглядывая в окна», навеянная работами Магритта, Дельво и других сюрреалистов; проникнутые тайнами и магическими символами «ориенталистские» фантазии. Ну и наконец, обложки к «маджипурскому» циклу Силверберга и циклу о Многоярусном мире Фармера, произведениям Пэт Мэрфи, Орсона Скотта Карда, Джека Вэнса, Шери Теппер… Для тех, кто разбирается в фантастике и живописи, эти имена говорят сами за себя.

А если выделять какие-то «фирменные», повторяющиеся мотивы Харрисона, то первым делом бросаются в глаза два: в его мире всегда есть место красоте; но красота эта, притягивающая взор, всегда таит в себе и скрытую опасность. Они неразлучны и немыслимы одна без другой. Кажется, две вещи Харрисону должны стабильно не удаваться: лубочный оптимизм умиротворенной утопии, мещанское «сделайте нам красиво» и не менее унылый (несмотря на весь свой внешний «отвратизм») мир современного коммерческого «ужастика». А на неуловимой, но неизменно присутствующей грани между этими полюсами, тонкой полоске нейтральной зоны — пожалуйста, тут художник впечатляюще покажет, на что способен!

…Текст к вышеупомянутому альбому Харрисона написала американская писательница Лиза Тагтл, с некоторых пор переселившаяся в Англию. Автор нескольких фантастических книг, соавтор Дж. Р.Р.Мартина и бывшая жена Кристофера Приста, в 1981 году она отказалась от присужденной ей премии «Небьюла» — нечастое событие в мире англоязычной фантастики[1]. Татгл не раз гостила у Харрисона. И если правда, что не только человек строит себе жилище, согласуясь, с собственными эстетическими представлениями, но и Дом со временем оказывает незримое влияние на хозяина, то ключом для лучшего понимания художественного мира Харрисона послужит эта цитата из статьи Таттл, которую мне хотелось бы привести целиком:

«Сейчас Марк Харрисон живет на южном побережье Англии, и из окон его квартиры на верхнем этаже видно море. В этой квартире много окон, насыщающих комнату, где он обычно работает, солнечным светом и целой цветовой палитрой постоянно изменчивого в этих местах неба. Первое, что бросается в глаза посетителю, это замысловатые, вырезанные из дерева фигурки божеств и фантастических чудовищ. И пока художник работает, склонившись над своим столом, студию наполняют звуки экзотической музыки — африканской, с острова Бали, старинной английской, не говоря уж о собственных музыкальных экспериментах Харрисона (он работает ударником в местной группе «Gamelanadingdong»). И в такой обстановке на холст или картон переносятся не менее экзотичные картины, рожденные воображением…» □

Кэролин Черри

ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА ТЬМЫ

Смерть шла по рынку Коринфа.

Иногда она останавливалась у прилавков, с довольным видом оглядывала толпы людей. Смерть приняла обличье немолодой женщины в запыленных лохмотьях. Она много путешествовала — о том говорил зажатый в руке посох — утром побывала в Сирии у знаменитого полководца, потом отправилась в Индию, наведалась в Египет. Кроме того, тысячи тысяч слуг выполняли приказы Смерти — впрочем, все они являлись составными частями ее сущности. Сама же она одновременно находилась на рынке в Коринфе, в маленькой хижине в Германии и на небольшой улочке Рима — многократное и мгновенное отражение личности, каждое из которых видело мир ее глазами.

Смерть нежно улыбнулась ребенку, который заглянул ей в лицо и рассмеялся, но улыбка исчезла, когда мать потащила мальчика прочь, повторяя, что не следует глазеть на незнакомых людей. Смерть отвернулась от юного нищего, устроившегося на ступенях храма, лишь бросила ему монетку, и тот с удивлением посмотрел ей вслед.

И вот Смерть подошла к парадной лестнице дворца. Стража насторожилась, но, увидев, что это убогая нищенка, подняла копья и разрешила ей пройти: по обычаям страны во дворец пускали всех странников, чтобы они могли поесть за дальним концом стола и получить милостыню — здесь редко появлялись путники, и новости ценились как большая редкость.

Да, сегодня ночью Смерть будет сидеть за королевским столом — ее неотвратимо влекло к хозяину дворца.

Впрочем, Смерть отлично знала сюда дорогу, ведь ей уже доводилось шагать по коридорам с богато украшенными стенами, тем самым, что вели в тронный зал, где теперь шел роскошный свадебный пир. А год назад она приходила, чтобы увести за собой старого царя. Слуги, выполняя ее поручения, не раз наведывались во дворец; Смерть прекрасно ориентировалась в его переходах и апартаментах — как и в великом множестве других мест на бескрайних просторах земли.

Однако слуги увидели лишь лохмотья незваной гостьи и с плохо скрываемым презрением усадили ее в самый дальний угол. Ей сунули в руки тарелку с едой и чащу с вином. Смерть не стала отказываться от угощения, она слушала песни менестрелей и наслаждалась дарами земли. Однако никто не заговорил с ней, впрочем, она и сама хранила молчание, изредка бросая быстрые взгляды на молодого царя.

Наконец взгляды их встретились, и Смерть поняла, что он догадался о том, кто она такая. Впрочем, царь был еще очень молод, ему казалось, что у него еще все впереди.

Трапеза заканчивалась, принесли вино, и первым из оправленного золотом кубка выпил царь, потом передал его своей молодой жене. Слуги неслышно скользили между гостями, доверху наполняя вином чаши — наступало время беседы.

Глаза царя раз за разом со страхом обращались в сторону Смерти, чьи лохмотья казались ему слишком черными, а лицо чрезмерно бледным; умирающие чувствуют то, что недоступно живущим.

— Странница, — заговорил наконец царь, и его голос прозвучал уверенно и твердо, — по нашим обычаям мы сначала угощаем гостей, а потом они сообщают нам свое имя и, если хотят, рассказывают о том, что повидали. Мы никогда не настаиваем, но так у нас принято.

Смерть поднялась на ноги, и время остановилось, все в зале застыло: вино повисло в воздухе, не достигнув чаши, губы не успели договорить слово, муха, только что влетевшая в открытое окно, замерла в проеме, а огонь в камине превратился в изумительный монумент.

— Владыка Сизиф, я Смерть, — негромко проговорила она и, сбросив лохмотья, предстала в своем истинном обличье — темная сестра Сна, прекрасного и нежного Бога. — Пойдем со мной. Пора.

Исполненная силой юности душа Сизифа крепко вцепилась в смертное тело своего хозяина, не желая его покидать. Царь оглядел роскошно убранный зал, дотронулся до руки молодой жены, которая не почувствовала его прикосновения, ведь для нее время остановилось — сияющие голубые глаза широко открыты, чудные волосы цвета спелой пшеницы спят на плечах — красавица, красавица Меропа.

Рука Сизифа задрожала. Он повернул к Смерти залитое слезами лицо.