Леонид Шифман - О чем думала королева? (сборник)

Глава IX

Старт в бессмертие

– Как можно такою позднею порою

отправляться в такую дальнюю дорогу!

Несколько лет ничего внешне приметного не происходило с Катей и Мотей. Как и было им обещано, через четыре года Моте выдали заграничный паспорт, и они с Катей и Камо раз в год на месяц ездили в Грецию, на Лесбос. И Катя, и Мотя очень любили эти поездки.

Каждый раз, вернувшись в Москву, они вспоминали, как сразу после приезда, «едва стряхнув дорожную пыль», они шли осматривать свой «огород». И как они сидели за врытым в землю столом, тем самым, за которым их познакомил Доркон, на котором, под жасминовым кустом, был заварен чай и разлит по стаканам и кружкам и забелен молоком, как были выложены баранки, привезенный из России свежий ситный и пшеничный хлеб, крутые яйца, масло и телячья голова и ножки. (Последнее – специально для Камо)… Но месяц пролетал быстро, и они снова возвращались в «болото быта».

Пушкин обозначил такое времяпрепровождение так: «старик ловил неводом рыбу, старуха пряла свою пряжу». Хотя, конечно, ни Мотя не был стариком, ни Катя, тем более, не походила на старуху, но в этой формуле поэта важны не факты, а ритм.

Мотины штудии, Катины хлопоты – все это слилось в монотонный бытовой поток, который годами нес их по руслу жизни. Конечно, всякое бывало, Мотя хорошо помнил, что и у Дафниса с Хлоей «двоякою песнью пела свирель, то войну, то мир возвещая». Но какие бы облачка ни набегали порой на их семейную жизнь, все же «они наслаждались друг другом» и были счастливы…

… В тот год случились лютые даже для России морозы, и Катя несколько дней провела дома: в московских школах уроки были отменены. Невесело ей было. Да и обстановка на работе стала тяжелая – чем-то не угодил начальству директор их лицея Бриаксис и на него нахлынули разные проверки и инспекции. Поговаривали о закрытии лицея и увольнении всех преподавателей.

Она пыталась поговорить об этом с Мотей, но он слушал ее рассеянно и будто вовсе не замечал, что творилось вокруг – дома было тепло, а Мотя был погружен в какую-то непонятную работу.

И вот однажды ей не спалось. Уже под утро, почти на рассвете, она тихонько пришла в комнату Моти. А он, как частенько бывало, еще работал. Катя молча села у него за спиной.

Мотя оторвал взгляд от монитора и посмотрел в окно. Ночное московское небо было почти ясным – редкие облака вовсе не скрывали величественности бездонной глубины, а сами казались небесными объектами, столь же далекими и вечными, как и крупные зимние звезды. Ему в лицо смотрела бородатая голова Саггитариуса, в точности соответствующая его изображению у Гевелия, а вот лук и стрела скрывались небольшим облаком.

За спиной послышался ласковый скулеж и столь же ласковая скороговорка Кати:

– Эх, ты, бяка-соб-бака!.. Песий морд усатый-бородатый!.. Да-а!.. Вот такой – бородастый и рыкастый, когда гулять хочешь, а Мотя от компьютера оторваться не может… Ой! Хватит!.. Да не лижись ты! Все лицо обслюнявил!.. Ну, все, перестань! И убери когти – халат порвешь! Хватит, я сказала… А то и вправду рассержусь!

Мотя обернулся. На кровати, свесив ноги на пол, сидела Катя, а Камо валялся на прикроватном коврике и пытался лизнуть ей пятку, одновременно раскрывая пузо, которое нужно было чесать другой ногой. Катя решительно оттолкнула льнущего к ней Камо и сказала, обращаясь к Моте:

– А ведь и вправду, подумай…

Тут она перевела взгляд на Камо и нарочито строго сказала:

– А ты не слушай, не для тебя я сейчас говорю!

И, снова обращаясь к Моте, продолжила:

– Вот живет он с нами только несколько лет, а кажется, что знала и любила его всю жизнь. А ведь как я в детстве боялась собак! Но теперь все они сливаются в одну милую, любимую и преданную морду, которая своими клыками, глазами, ушами и усами не только не страшна, но вызывает какую-то невыразимую нежность и страх… Страх от возможной потери сама не знаю чего.

Катя взглянула на Камо, и лукаво добавила:

– Но ты ведь не Лайка, а зонд Стерна – не Второй спутник, да и тебя никто не пустит в Америку. Так что и не мечтай полететь к Плутону!

Камо только вздохнул с сожалением, а Мотя посмотрел на Катю с той нежностью, которая вдруг иногда как будто беспричинно захлестывала его и которую нельзя было выразить словами – они мгновенно обесцвечивали чувство… Он дождался, пока эмоции успокоились, и сказал, нарочито медленно и чуть равнодушно:

– Я вот тут нашел на одном сайте историю… Это в дневнике Живого Журнала – очень личное, но почему-то выставлено на всеобщее обозрение. И, мне думается, происходит от того же фрактального гена, что и наш с тобой. Вот послушай.

Мотя надел очки и начал читать с экрана: «Это только кажется, что ты есть тот, кто в детстве боялся собак и мечтал о возможности в любой момент залезть в банку с вареньем… Тот мальчишка, который впервые поцеловал тебя в полутемном подъезде, и та девчонка, которая ждала этого поцелуя несколько лет, остались там и тогда, где и когда батон стоил 13 копеек, в соседнем подъезде жила злющая овчарка, в стране не было секса, а партия учила, что газы при нагревании расширяются… Здесь и сейчас мы оба совершенно другие, и абсолютно непонятно, почему вообще существует это понятие “мы”… Давно развеялись по миру все атомы тех губ, которые тогда подарили “нам” это незабываемое ощущение первой близости, давно варенье стоит на полке в кладовой годами, ожидая, что кто-нибудь польстится на его чудесный вкус, а “мы” все так же смотрим друг другу в глаза и понимаем – хотя мир вокруг совсем не тот, в который мы вошли, и “пустота” пришедшего в него сознания поглотила массу информации, называемой “жизненным опытом”, но осталась она все той же пустотой, и все так же взгляд в глаза мгновенно говорит нам друг о друге больше, чем любые “дозволенные речи”… Так кто же “мы” и что “вокруг”?..»

Мотя замолчал и посмотрел на Катю.

Катя выслушала этот монолог в задумчивой рассеянности – она знала, что Мотя иногда склонен к красивым, но непонятным высказываниям. Она даже гордилась тем, что подобные монологи были обращены именно к ней (многие ли женщины слышали такое не с телеэкрана и динамиков аудиокниг, а от своих мужей?), но давно к этому привыкла и не пыталась понять Мотины слова логически. Катя воспринимала их как музыку, улавливая эмоциональную мелодию столь же легко, как легко угадывала смысл музыки Вивальди или Свиридова.

Поскольку Катя молчала, Мотя снова обратился к экрану и через минуту сказал:

– А вот и для тебя, Камо, подарок! Только вряд ли ты его скоро получишь; нет у тебя в ветеринарном паспорте украинской визы, а без нее тебя в Киев не впустят!