Полдень XXI век - Журнал "Полдень XXI век" 2005 №1

Жизнь при храме и особые обязанности наложили на Цаплю особый отпечаток. Он, например, понятия не имел, кто и с кем сейчас воюет, хотя об этом мог бы в подробностях рассказать распоследний уличный торговец либо разносчик воды. Но для него были полны значения такие пустые для большинства рабов слова, как «кара богов», «милость богов», «молитва» и «жертва». Он видел, он слышал, он среди этого жил. И часто, прервав работу, стоя на коленях в жерле печи, в теплом пепле, под хлопьями оседающей сажи, он молил Мелькарта о милости. Уж он-то, в отличие от Хризостома, божьего имени не коверкал!

И Мелькарт ответил. Как-то утром, разгребая гору мусора, раб увидел, что под серым пеплом что-то блеснуло. Цапля протянул руку и нащупал кусочек оплавленного металла. И по весу это должно быть золото.

Ему и раньше приходилось находить нечто подобное, и он всегда отдавал, как и обязан, находки Хризостому. Раб не владеет ничем, и если б Цапля попробовал отнести золото меняле или прогулять со шлюхами, об этом немедленно бы стало известно. И Цаплю казнили бы страшной смертью за то, что он ограбил бога. Но все прежние находки случались до того, как Цаплю посетила замечательная мысль.

В городе был храм Ашторет, владычицы сущего, и при нем — великий оракул, коему ведомы тайны прошлого и будущего. И Цапля хотел узнать, что ждет его, переживет ли он проклятого Хризостома и будет ли у него, наперекор управителю, семья и потомство. Астарта — так гнусный Хризостом называл богиню — не знает разницы между рабами и свободными, все вышли из лона ее. Но служители Ашторет требуют платы. И притом богиня — сестра и супруга Мелькарта. Если Цапля отдаст золото Ашторет, это ведь не значит, что он ограбил бога? У супругов имущество общее. И, вдохновленный этой мыслью, он спрятал слиток под рубахой. Управитель — не Мелькарт. В том, чтоб обмануть его, нет греха.

Цапле пришлось выжидать больше десяти дней, прежде чем его послали в город. За это время не было больших жертвоприношений и, следовательно, новых находок. Но Цапля надеялся, что его не прогонят и с небольшим даром.

В храм Ашторет он вошел с бьющимся сердцем. Он боялся. Что прогонят, что уличат в краже, что оракул не успеет ответить ему — ведь в святилище приходит столько желающих вопросить о своей судьбе, и чтобы умилостивить Великую, они гонят ко храму быков, овец и коз, несут драгоценные ткани, ливанский ладан и пурпур, которым более всего славится Тир. Целые таланты золота и серебра. И деньги. Дарики, сикли, совы, ауреи. Как жалок он со своим оплавленным кусочком золота!

Но больше всего он боялся, что оракул ему ответит.

У входа в храм высилась широкая каменная чаша для подношений. Рядом стоял привратник с мрачным лицом и бритой головой. Когда Цапля, бросив слиток в чашу, хрипло пробормотал: «К оракулу», он молча сделал знак босому служке, и тот, взяв Цаплю за руку, повел его за собой.

Они шли по коридору, длинному и узкому. Шли долго, и Цапля потерял всякое представление о направлении. Коридор не всегда был сплошным — в стенных нишах что-то поблескивало и скалилось, проход разветвлялся, и камни зияли темными провалами. Однажды они миновали ряд колонн, за которыми был виден ярко освещенный зал, и среди множества лампад чернела огромная рогатая фигура. Должно быть, то был главный зал святилища со статуей Астарты, увенчанной полумесяцем.

По стенам коридора висели масляные светильники, больше чадившие, чем тлевшие. Постепенно чад усиливался, пространство заволокло дымом. Служка опустил на лицо капюшон. Цапля не был столь чувствителен. В его службе при печи нельзя иметь нежное обоняние. Запах дыма казался ему даже приятным, по крайней мере, этого дыма.

Потом стены куда-то разбежались, но Цапля не понимал, куда его привели. Огни исчезли, кругом была полная тьма, только дым еще витал над головами. Служка выпустил руку Цапли, и тот едва не упал. Что-то заскрипело, и Цаплю с силой толкнули в спину. С разбегу он ударился о стену, и за спиной его с грохотом захлопнулась тяжелая дверь. Цапля в отчаянии зашарил вокруг, но неизменно натыкался на стены. Его втолкнули в тесную клетушку и заперли.

На мгновение сердце Цапли сковал смертный ужас. Значит, его все-таки уличили! И теперь его ждет расправа… Эта догадка неожиданным образом угасила страх, ибо заключение и казнь были понятней кошмара неопределенности.

Потом раздался голос.

— Раб, — сказал он.

Откуда исходил этот голос, невозможно понять. Кругом был камень. Может, это камень говорил? Иль тьма? Потому что голос никак не мог принадлежать тюремщику или палачу, пришедшему покарать преступного невольника.

— Раб…

И голос не надсмотрщика и не жреца. Не человека. Он казался мужским и женским одновременно. Не бесполый омерзительный визг, как у Хризостома. В нем были твердость и нежность, твердость камня и нежность тьмы. Голос оракула.

Что-то коснулось лица, погладило по щеке. Движение воздуха, сквозняк? Но в прикосновении была ласка. Сочувствие. Цапля расслабился и прислонился к стене.

— Ты, моливший о благословении Мелькарта, стоя в жерле печи, на коленях посреди пепла. Молитва твоя услышана, благословение дано. Ты — раб, и сын твой будет рабом, и сын сына. Но так будет не всегда. Царства гибнут и царства возникают. Цари становятся рабами, а рабы — царями. Твои потомки возвысятся, и настанет день, когда один из них наденет венец. Невелико будет царство, которым ему суждено править, но слава его шагнет далеко за пределы владений и переживет века. Тысячелетия будет жить его слава! Цари и гордые князья произойдут из его семени, и многими престолами суждено им обладать. Но никто из них не сравнится в славе со своим предком. Тысячи лет люди будут повторять его имя чаще, чем имена богов, и мало найдется земных владык, кого не станут с ним сравнивать. Ступай, благословенный Мелькартом, и не проси о большем.

Цапля не помнил, как покинул храм. Наверное, дверь клетушки отворили, наверное, его вывели наружу, но он бы не удивился, если б оказалось, что он вышел сквозь каменную стену. Пришел в себя он, сидя на земле у кромки дороги. Во рту было сухо, а голова кружилась, как с хорошего перепою (рабам редко выпадает счастье напиться, но пару раз случалось, и впечатления были незабываемые). И лишь постепенно до него дошел смысл сказанного. Нет — смысл того, что он услышал.

Он, храмовый раб, — предок царей! Слава на тысячелетия! Имя, которое будет передаваться из уст в уста! Правда, это будет не его имя, а имя того, кому суждено стать царем, но…

Страдая от издевательств Хризостома, Цапля порой черпал утешение в том, что он — сын могущественного шейха, воинственного князя пустыни. Когда-нибудь отец найдет сына, похищенного злыми врагами, и ворвется в храм на боевом верблюде, и мерзкого евнуха разрубит пополам. Но на дне памяти Цапли продолжала жить неприглядная правда. Шейх кочевого племени эдомитов разбил шатры свои у стен Тира. Роскошь большого города привела его в совершенно дикарский восторг, и он без устали тратился на яркие побрякушки, храмовых блудниц и сладкое вино — все то, что он с удовольствием бы награбил, но не имел возможности. А когда тратить стало нечего, он принялся продавать все, что считал ненужным. И сбыл храму Мелькарта мальчишку раба, который и впрямь мог приходиться ему сыном, — на такие мелочи шейх не обращал внимания. Ему было все равно — принесут ли малого в жертву или употребят на какие-то работы. Цаплю отправили не в жертву, а в хлев. Дети, которых удостаивали чести сжечь во имя Мелькарта, непременно должны были родиться свободными.