Виталий Забирко - Тени сна (сборник)

Он боялся. И, хотя военную контрразведку давно упразднили, Моримерди исчез неизвестно куда, он все равно боялся. Боялся, что как только он встанет из инвалидной коляски, где-то в архивах всплывет его дело, снова «заговорят» записанные им когда-то кюветы с кристаллозаписями, и тогда какие-то другие «моримерди» узнают о существовании реализатора. А если реализатор попадет в их тогда не упыри и вурдалаки появятся на свет, а нечто худшее.

Гюнтер часто думал о своем деле, хранящемся где-то в неизвестном ему архиве. Представлял, как растворяются в воздухе листы этого дела, как разжижаются кристаллы в кюветах, несомненно изъятых из его «бьюика» военной контрразведкой. Но он не был уверен, что желание исполняется, потому что было в его практике, если ее так можно назвать, желание, которое так и не исполнилось. Почти пятнадцать лет назад, когда ему только начали приносить газеты, он прочел некролог о кончине короля европейской печати Френсиса Кьюсака. Гюнтер вспомнил печальную историю любви Огюста Кьюсака и еврейской эмигрантки из России девочке Маше, и ему захотелось, чтобы их судьбы, когда-то разведенные его руками, соединились. Тогда он уже понимал, каким сокровищем обладает, и был абсолютно уверен своем всемогуществе. Но через полгода он прочитал в газетах, что молодая чета Кьюсаков, Огюст и Мери, безвозмездно передает свою газетную империю в ведение ООН. Случай был беспрецедентным, хотя и объяснимым — за полгода до него великие державы подписали Пакт о разоружении. Гюнтер долго рассматривал улыбающиеся лица Огюста и Мери на газетной фотографии, видел, что эта пара счастлива, но тихая горечь о забытой Огюстом девочке Маше долго еще не покидала его. С тех пор вера в свое всемогущество сильно поколебалась, хотя последующие желания Гюнтера больше не давали повода усомниться в нем.

Гюнтер прекрасно понимал, что не имеет права единолично владеть реализатором. Раньше он безразлично относился ко всем политическим партиям, будь то пацифисты или фашисты, с улыбкой уклонялся от уличных сборщиков подписей под возваниями, посмеиваясь про себя над эфемерностью мирных инициатив общественных организаций — правительство отмахивалось от этих возваний, как от мух. Но двадцатилетнее сидение в инвалидном кресле (два года без памяти — не в счет), политические события, происшедшие в мире, главное из которых — начало Разоружения — сильно изменили его мировоззрение. Он мог бы одним желанием покончить со всеми войнами, мгновенно, без каких-либо проволочек, провести разоружение, сделать всех людей бескорыстными, доброжелательными; чтобы в одно мгновение воцарил мир на всей Земле. Но останутся ли тогда люди людьми? Не станет ли он тогда Богом, лепящим людей по своему разумению и понятию? А может, людям просто необходимо пройти через горнило страха и неуверенности в завтрашнем дне, чтобы самим, без помощи бога или дьявола, своими руками и разумом приблизить Рассвет?

Каждую среду Гюнтер приезжал к этому месту. Каждый раз он задавал себе одни и те же вопросы. Каждый раз искал на них ответы. Искал. И не находил.

ВЕЗДЕ ЧУЖОЙ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

А затем его сбили. Сбили за линией терминатора, когда Таксон Тей уже стоял на песчаном пригорке и, дистанционно управляя кораблем, намеренно завел его на территорию Соединенных Федераций. Термитный снаряд красным разгорающимся дефисом, соединяющим жизнь и смерть, вонзился в обшивку корабля, и тот, огромным болидом прочертив полнеба, рухнул на горизонте, затмив звезды неестественно розовыми сполохами неземной зари. «Д-дум!» запоздало донесся до слуха взрыв термитного заряда, содрогнув лес плотной, погасившей все звуки волной. Корабль же погиб бесшумно, трансформировав энергию звуковой волны в безвредное свечение. Хотя здесь о сохранении экологического равновесия говорить было просто смешно.

Психоматрица аборигена Таксона захлебнулась восторгом космического зрелища, побуждая броситься бежать к месту падения звездного гостя, но Тей подавил это желание тяжелой горечью печали.

«Все, что я могу для тебя», — подумал он, прощаясь с квазиживым, почти разумным кораблем, с жесткой расчетливостью посланным на заклание ради его внедрения. В дальнейшем Тею предстояло во всем соответствовать наложенной психоматрице.

Звездное небо равнодушно мигало сквозь толщу нечистой атмосферы, словно навсегда отторгая от себя. Лес, притихший от акустического удара, постепенно приходил в норму: зашуршал хвоей, заскрипел раскачиваемыми слабым ветром стволами, стал потрескивать сучьями. Вначале несмело, затем все звонче возобновили свою трескотню ночные блошки-верещуньи.

Свое и чужое менялось местами.

Таксон Тей взвалил на плечи рюкзак и, увязая в песке, спустился с пригорка к лесной дороге. На удивление дорога оказалась твердой, словно каменной, что среди песчаной почвы леса выглядело ненатурально. В очередной раз угодив в колдобину, Таксон Тей присел, потрогал выступ рукой, растер между пальцами пыль. Мел. Когда-то труднопроходимую для машин песчаную просеку засыпали крошкой меловых отходов, а дожди, колеса и время забетонировали ее цельным полотном. Оригинальное решение. Правда, неизвестно, что лучше для машин — надсаживать мотор, увязая в песке, или гробить рессоры и мосты на окаменевших выбоинах.

«Вот ты уже и стал мыслить местными реалиями», — грустно отметило сознание.

Приблизительно через час он свернул на еле заметную тропинку. Идти стало легче, опавшая хвоя мягким ровным слоем покрывала песок и приятно пружинила под ногами. В низинах стали попадаться небольшие рощицы лиственных деревьев — они встречали Таксона Тея непроницаемым мраком и сыростью. Песок здесь уступал место суглинку, из которого выпирали скользкие от ночной росы корни. В хвойном же лесу роса еще не пала. Впрочем, местность постепенно понижалась, и, наконец, полностью сменилась лиственным лесом. Потянуло откровенным холодом, из-за ближайшего холма послышались сонные голоса квакуш, остро запахло открытой водой. Таксон Тей взобрался на холм — последний островок хвойного редколесья — и в ночной мгле с трудом различил внизу перед собой черный провал лесного озера.

«Здесь», — решил он, сошел с тропинки и сбросил с себя рюкзак. Изредка подсвечивая ручным динамо-фонариком, выбрал место поровнее, собрал легкий дюралевый каркас, натянул на него палатку. И влез внутрь, резко, так что взвизгнула молния, застегнув полог.

«Спокойной ночи, — сказал он себе, забравшись в спальник, и закрыл глаза. — Счастливых снов». И заснул необычно быстро, полностью доверившись психоматрице. По ее «легенде» Таксон Тей любил дикий туризм и рыбалку на лесных озерах.