Николай Чадович - Первые шаги по Тропе: Злой Котел

– Но сейчас-то вы живете своим умом, не обращаясь ни к кому за советами?

– Да… Зачем нам сейчас чужие советы? Мы сами кому хочешь и что хочешь посоветуем.

– А если…

– Все, все! – Костолом замахал на меня руками. – Как и договаривались, я ответил на пять вопросов. Ответил честно и прямо. Четыре раза произнес да и один раз нет… Можно забрать камень?

– Можно. Но молю тебя, окажи мне одну бесплатную услугу! Надеюсь, я имею на это право. Сведи меня с Кудесником.

– А не много ли чести для тебя? Кто такой ты и кто такой Кудесник?

– Заклинаю тебя памятью Храпа!

– Ну если только так… А больше у тебя таких камушков нет? – он уже опять любовался игрой света в алмазе.

– Этот был единственным. Можешь меня даже обыскать.

– Верю, верю… А теперь слушай меня. Все воды этого болота, горячие и холодные, мутные и чистые, текущие сюда и текущие отсюда, рано или поздно сливаются в единый поток, устремляющийся в дальние края, о которых нам ничего не известно. В том месте, где эта великая река покидает пределы болота, и находится жилище Кудесника… Сырость на него, видите ли, плохо действует. Сам я проводить тебя туда не могу. Кузницу не на кого оставить, да и соседи что-нибудь неладное могут подумать. Но ты получишь проводников, которые обязательно приведут тебя куда следует. Конечно, при условии, что ты не растеряешь их в дороге.

Вода ищет другую воду, вспомнил я пророческие слова старой королевы. Ручьи впадают в реки, а реки устремляются в море. Там, где рождается великая река, на границе хляби и тверди, живет тот, кто мне нужен.

Но сначала придется пройти опасным и запутанным путем камышовых плавней, заросших тиной плесов, коварных омутов, заболоченных протоков, медлительных речушек…

Проводниками Костолом громко именовал шарики обыкновенного шлака, приобретшего в огне твердость стекла и легкость пробки. Брошенные в воду, они реагировали даже на самое слабое течение и в то же время не были подвержены влиянию ветра.

Это был как раз тот случай, когда предстояло довериться средству медленному, но верному.

Вдобавок расщедрившийся Костолом одарил меня тростниковой лодкой и невольничьим обручем, насечки которого свидетельствовали о том, что я отправлен на поиски перспективных рудных месторождений. Лучшего пропуска для чужака нельзя было и придумать.

Затем Костолом состриг мою шевелюру, а с бородой и усами я расправился самостоятельно. Чернить себя сажей перед долгим путешествием по воде смысла не имело – все равно смоет, – но из подручных материалов я соорудил себе новую одежду, цвет которой не подчеркивал, а наоборот, умалял мою природную бледность.

Уже прощаясь, я задал Костолому не совсем лицеприятный вопрос, касавшийся причин, мешавших его соплеменникам преспокойно обитать в лесах и болотах, словно бы специально созданных для них самой природой. Зачем они рвутся в Ясмень, где условия существования во сто крат хуже?

С завидным хладнокровием, выслушав меня, он ответил следующее:

– На то есть много причин, но я назову только самые главные. Неужели ты сам никогда не мечтал о дальних странах, чье небо выше, просторы шире, земля плодородней, вода слаще и где все можно начать сначала? Жить без мечты можно, но как-то скучно. Ясмень и есть наша мечта, наша надежда, прибежище нашей души. Теперь оставим душу и перейдем к телу. Ясмень является нашей истинной родиной, и только там может появиться на свет наше потомство. Об этом постоянно твердил Кудесник. Попав в условия новой страны, мы, конечно же, должны измениться, но изменится и страна, приютившая нас. Можно еще долго говорить на эту тему, выдвигая все новые и новые доводы, но хватит и тех, которые уже прозвучали.

– Так-то оно так. На словах ваша позиция выглядит убедительно. Но в Ясмене сейчас живет совсем другой народ, тоже считающий эту страну своей родиной.

Как быть с ними?

– Я не собираюсь доказывать, что у нас больше прав на Ясмень, чем у тенетников. Они правы по-своему, мы по-своему. Как рассудить эти две разные правды? Доводы разума здесь бесполезны. Все решит только страсть, только кровь, только беспощадная схватка.

– В которой, разумеется, победу одержите вы?

– По-моему, в этом нет никаких сомнений. Но Кудесник утверждал, что при любом исходе дела восторжествует высшая справедливость и победителей нельзя будет отличить от побежденных.

– Как это следует понимать?

– Не знаю. Иногда его речи казались туманными и путаными, как у углежога, надышавшегося ядовитого дыма.

– Поначалу все великие пророчества кажутся бредом, – сказал я. – И лишь время дарует нам запоздалое прозрение…

Прежде чем научиться соразмерять взмахи шеста с неспешным движением шариков-проводников, я успел благополучно растерять половину из них. Вода, даже стоячая, может быть богата на любые сюрпризы.

Но постепенно дело наладилось, и процесс моего возвращения на сушу начался. Болото отпускало своего узника весьма неохотно, заставляя разгадывать все новые и новые головоломки, однако пригоршня шлака вела меня к заветной цели с неуклонностью нити Ариадны.

Конечно, я использовал чуткие шарики не везде, а лишь там, где направление течения нельзя было определить другими, более простыми методами. Но в любом случае, при слиянии двух проток обойтись без них было невозможно.

Иногда для отвода глаз я брал в руки промысловое корыто, следовавшее за лодкой на буксире, и начинав энергично промывать болотную грязь. Смотрите, мол, какой я прилежный работник! Дадим стране больше угля и железа!

Смешно сказать, но пару раз мне действительно сподобилось наткнуться на очень богатые месторождения, в память о которых я оставил себе несколько причудливых, а главное, полновесных кусков бурого железняка. Теперь при встрече с сыщиками я мог предъявить не только обруч, дающий чужаку право беспрепятственно шастать по болотам, но и зримый результат своего труда.

В пути со мной случилось немало приключений, но все их можно было отнести к разряду неприятностей – иногда курьезных, иногда досадных, но чаще всего драматичных.

Это касалось и стычек со сверхбдительными вредоносцами, нередко сопровождавшихся мордобоем, на который нельзя было ответить даже словом, и атак хищных тварей, безошибочно чуявших во мне недоброжелателя их кумиров, и водоворотов, дважды едва не проглотивших лодку, и грязевых озер, и кипящих гейзеров, и нашествия пиявок, и куда более массированного нашествия клещей. Но хуже всего было мерзкое ощущение того, что драгоценное время безвозвратно уходит и я поспеваю в лучшем случае к шапочному разбору.

Однажды, сломленный перманентной усталостью, я уснул прямо в лодке (что было еще опасней, чем загорать на крыле летящего самолета), а, проснувшись, не узнал окружающей местности.