Гайворонский Борисович - Незваные...

Некоторые пассажиры заулыбались, оглядываясь назад. Мафута кивал и без конца прикладывал руку к груди в знак благодарности, стыдливо пряча глаза. Скромный дедок, воспитанный. Видимо, местная достопримечательность.

– Он партизанил в этих местах, герой войны. Местные знают его, по-своему чтят, но видишь, спился мужичок, – пояснил Полеха Марине, разумеется, видя и зная больше, чем ведСмая в настоящий момент подруга. «Кинотеатр» реальности прошлого был сейчас в руках Сержа.

– А что за город, я до сих пор не спросила?

– Донской.

– О! Мы всё ещё в Тульской области?

– Да. Представь себе. Кажется, все клады тут…

Мафута на выходе из автобуса был подхвачен чуть ли не на руки стоящими на остановке гражданами под их же ободряющие возгласы. У Марины похолодело внутри, когда они с Сержем вынуждены были закрыться в капсулу и «провалиться» сквозь заходящих в автобус пассажиров. Уже через закрытые двери трогающегося ЛиАзика донесся голос тётки-кондуктора:

– Билетики приобретаем, товарищи! На ЖБК выходит кто?..

Идти за дедом Мафутой было и смешно, и приятно. Воздух был необыкновенно чист и по-своему ароматен. Даже периодически доносящиеся волны перегарного выхлопа впереди идущего не могли испортить общего впечатления. Пробираться пришлось узкими двориками с двухэтажными одноподъездными домами-бараками, где играла детвора, женщины развешивали свежепостиранное белье и кудахтали куры, пасущиеся у длинных деревянных сараев. Мужики, пришедшие с работы – время было около шести вечера, – резались в домино, хлопая костяшками по отполированному засаленному столу и выкрикивая «Рыба!». Бабки сидели почти на каждой лавочке возле подъездов, лузгая семечки. Все громко здоровались с дедом, а он отвечал кивком головы и улыбался, сосредоточенно глядя под ноги.

Наконец он добрался до своего дома, оказавшегося старой деревянной мазанкой с кирпичной трубой на крыше в глубине квартала, где начинался, как сейчас говорят, частный сектор – одноэтажные разномастные избушки, по большей части скромные и обветшалые, с небольшими двориками в одну-две сотки земли.

Марина не задавала Сержу вопросов, почему они так долго гуляют, когда могли сразу оказаться в самый ключевой момент очередной истории. Она понимала своего друга и, вероятно, испытывала те же чувства, что и он: хотелось именно погулять по провинциальному прошлому, вдохнуть атмосферу давно прошедших дней, увидеть и почувствовать людей и кусочек былой страны, ещё именовавшейся тогда державой.

…Мафута бережно и осторожно вытащил из кармана пиджака бутылку с мутноватой жидкостью. Погладил её и поставил на стол. Поднял с пола банку с солёными огурцами, достал из шкафчика на стене головку лука, соль и отрезал горбушку чёрного хлеба, завёрнутого в тряпку. Окинул взглядом сервированный стол, сел на табуретку и посмотрел на фотографию, что висела над его железной кроватью.

Пятнадцать лет назад он похоронил свою супругу Марью Ивановну. На фото в деревянной рамочке они ещё молодые, только-только поженившиеся. Грудь удалого фронтовика украшали пусть немногочисленные, но дорогие боевые награды. Успев полгода повоевать в должности командира партизанского отряда особого назначения, не раз поднимал бойцов в атаки на врага, а в начале 43-го, получив серьёзное ранение, был демобилизован. Провалялся в госпиталях до самого окончания войны, горько сожалея, что не дошёл до Берлина. Тогда ещё его уважительно звали Матвей Богданович. Фамилия только необычная была, молдавская и редкая – Фусу. Друзья звали Матюхой, а потом имя с фамилией незаметно и замысловато трансформировалось в прозвище Мафута.

Не сказать, что Матвей Богданович сильно пил, но после смерти Марии, так и не встретив достойную женщину, жил один, работал то сторожем, то дворником и потихоньку попивал горькую. Детей и внуков не нажил. Бывший партизан любил захаживать к одинокому фронтовику Пахому, живущему в центре города, и сейчас вернулся от него, где всю ночь напролёт до самого утра праздновал 69-летие друга. Немного удалось поспать, но хмель не выветрился, и организм требовал лечения.

Полеха переместился вместе с Мариной на два часа вперед, поскольку одинокое застолье горюющего старика удручало.

…Мафута сидел у открытой печки и курил «Беломор», поглядывая на весёлые язычки пламени, лижущие кучку бурого угля. К вечеру похолодало, сентябрьские вечера выдались в последние дни прохладные. Так что был повод растопить любимую печку и погреться у открытого огня, вспоминая партизанские костры. Приятное тепло от только что выпитого стаканчика первачка разливалось по телу. Мысли затуманились, голова стала светлой и пустой.

И тут сквозь пламя в рассыпающемся, докрасна раскалённом искрящемся крошеве что-то блеснуло. Мафута схватил кочергу и быстро выгреб странный предмет, похожий и формой, и размерами не то на жёлудь, не то на небольшой приплюснутый грецкий орех или на слепленных брюшками жуков. Когда странная находка остыла, Мафута взял её в руки и осмотрел внимательнее. Казалось, что это какой-то белый металл, но слишком лёгкий. Или изделие было пустотелым. На двух половинках «ореха» размещалось по одному тёмно-серому квадрату с матовой поверхностью. Удивительно было то, что предмет нисколько не пострадал. Оттерев его от сажи и копоти тряпкой, Мафута был потрясён идеальной блестящей в прожилках-узорах поверхностью металла и безупречной гладкостью тёмных квадратиков.

Первая мысль, посетившая не ахти какую умную голову, что это шкатулка и должна открываться. Ну уж больно просили две половинки ореха расколупать его. Однако ни нож, ни отвертка результатов не дали. Поскоблив грязным обкусанным ногтем оба квадратика, Мафута хмыкнул растерянно, бросил «орех» в карман и налил себе очередную стопку самогона…

– КаковС! – прошептал Сергей, хотя они с Мариной давно пребывали в капсуле из-за стеснённости пространства перед печкой и тишины в доме. – В куске угля!

– Залежи каменного угля формируются в земле, кажется, сотни миллионов лет! – попыталась припомнить Марина.

Мафута завалился в кровать и тут же захрапел. Пришлось пропустить ночь и наблюдать развитие событий с момента, когда ранним утром объект наблюдения, кряхтя, встал с кровати.

Проснувшись с дубовой головой и напрочь забыв о находке, дед похмелился огуречным рассолом и взялся выгребать золу из остывшей за ночь печи. Пошурудив кочергой по колосникам, проваливая через их щели остатки золы, Мафута никак не мог справиться с куском то ли не прогоревшего угля, то ли сварившегося в твёрдый слиток шлака. Застрял он в щели и ни туда ни сюда. Кое-как выковыряв непонятно что пальцами, старик в испуге выронил странное нечто на пол.