Колин Уилсон - Башня

Сейчас, например, она прикидывает, что ей делать с «дикарями». Одина сделалась невольной заложницей создавшегося положения. Как прислужница, она привыкла жить по другому распорядку. Служебные обязанности в течение дня могли меняться, но в целом заведенный порядок оставался незыблемым, и сложных тупиковых вопросов не возникало. А теперь она терялась, не зная, как быть. В провожатые дикарям она вызвалась потому, что нельзя же было допустить, чтобы те вообще шатались без присмотра. Теперь же предписанные обязанности она выполнила и не знала, что делать дальше. Сайрис надо будет сейчас вернуть в женский квартал. Но и тогда надо будет еще решать, как поступить с Вайгом и Найлом…

Мысль, что с матерью предстоит расстаться, побудила Найла внушить служительнице следующее. Лодка уже приближалась к берегу, время иссякало. Найл пристально вгляделся в профиль женщины и, сосредоточась, стал внушать, что их всех надо доставить во дворец Каззака. Когда нос лодки мягко ткнулся в берег, спросил:

— Куда мы теперь направимся?

— Я отвожу вас назад к новому управителю, — ответила Одина решительно, без тени сомнения в голосе. Чувствовалось, что она довольна собой: выход-то какой удачный. Найлу стало совестно. Но когда увидел грустное лицо матери (она все не переставала думать об оставленных детях), в нем проснулось удовлетворение от мысли, что взята хоть какая-то, пусть временная, отсрочка.

На главную площадь возвратились далеко за полдень. Жаль было гужевиков: Одина велела им возвращаться долгим кружным путем вдоль берега реки, и бедняги выбились из сил. Ей, похоже, совершенно не было дела до их усталости. Она частенько на них покрикивала, чтобы пошевеливались. Найл понял, что это не из жестокости или грубости нрава. До нее просто не доходило, не могло доходить, что это тоже люди, совсем как она. Вот что сбивало с толку больше всего. Несмотря на внешнюю доброжелательность, даже благодушие, она вместе с тем напрочь была лишена человечности.

Ватага рабов тянула через площадь груженную землей подводу, другая стайка подталкивала ее сзади. Возле подножия башни рабов было погуще — засыпали воронку. Среди общего их скопища выделялись люди, рост и сложение которых указывали на принадлежность скорее к слугам, чем к рабам.

— Почему эти люди работают вместе с рабами?

— В наказание. Непослушные и ленивые слуги могут осуждаться на рабство, — и добавила с удовлетворением: — Едва ли не лучший способ поддержания порядка. Они умереть готовы, лишь бы не угодить в рабы.

— Получается, их могут и съесть? — рассудил Вайг.

— Разумеется. Они лишаются всех привилегий.

— А что имеется в виду под непослушанием?

Одина пожала плечами.

— Пререкания со служительницей. Даже нерасторопность на подъеме.

Теперь понятно, почему Массиг так метался нынче утром.

Двое одетых в черное служительниц охраняли главный вход в резиденцию Каззака. За ними в проеме открытой двери виднелся силуэт смертоносца. Найл обмер. К счастью, гужевики вильнули в боковую улицу и подъехали к заднему ходу, ведущему во внутренний дворик. Там блаженствовали под солнцем двое бойцовых пауков, а возле входа в здание стояли еще двое служительниц. Выбравшись из повозки, Одина почтительно склонилась перед пауками, затем подошла и поприветствовала служительниц.

— Я доставила дикарей обратно к управителю Каззаку.

Женщины презрительно покосились на братьев.

— Пойду доложу управителю. Оставь их здесь, — сказала одна.

Одина, отсалютовав, залезла обратно в повозку и крикнула гужевикам, чтоб трогались. Отъезжая, даже не обернулась.

Десять минут дикари молча томились под пустым, как бы незрячим взором служительницы, которая их решительно не замечала, будто они невидимые. Непроизвольно остановившись на ней глазами, Найл сам не заметил, что настроился на ее мыслительный лад. Мысли ее заставили юношу вспыхнуть горьким гневом. Служительнице дикари казались какими-то убогими, презренными людишками, мало чем отличающимися от животных, и она была почему-то уверена, что от них дурно пахнет. Но презрительнее всего она относилась к Сайрис — тощей и, на ее взгляд, совершенно не женственной. Найл на секунду недовольно взглянул на мать через призму глаз этой женщины. Ощущение такое, словно Сайрис, не сходя с места, превратилась в какую-то обезьяну.

Где-то в недрах здания гулко хлопнула дверь, и женский голос выкрикнул приказание. Стражница отсутствовала уже минут десять. Ее напарница недвижно смотрела перед собой. Чтобы не так донимала неприязнь, она старалась вообще не смотреть на дикарей: пустое место.

Двери отворились.

— За мной, — бросила появившаяся стражница.

И войти не успели, как Найл уже ощутил нависшую в этих стенах глухую, осязаемую плотную пелену враждебности. Вот уж чего не ожидал: в парадной полно было смертоносцев; так густо, что трудно и пройти, не задев. Пришлось сплотить все мужество, чтобы не попятиться и не броситься в ужасе прочь. Восьмилапые из тех, что ближе, созерцали юношу с таким видом, что казалось, еще секунда, и вгонят клыки в беззащитную плоть. Поддавшись на какой-то миг слепому страху, Найл решил, что это конец, и инстинктивно напрягся для отпора. Однако непроницаемо черные глаза просто следили, как он ступает следом за стражницей. Существа воспринимали Найла с такой боязнью и гадливостью, словно он сам был каким-нибудь отвратительным ядовитым насекомым. Какая-то часть сущности Найла — немая, отстраненная — подмечала, что кучный этот обстрел враждебными волевыми импульсами рождает ощущение холода — словно ледяной ветер обдает. Вот начат подниматься за стражницей по лестнице, и мертвенный этот холод переместился на спину. Едва повернул за угол, как все стихло. Пристальные паучьи взоры, несомненно, несли в себе некий отрицательный заряд.

Миновали коридор, ведущий в покои Каззака, но почему-то продолжали подниматься. Выше четвертого этажа лестница делалась уже; стало понятно, что ведут их на самую верхотуру здания. В конце каждого коридора стояли на страже бойцовые пауки, хотя эта часть здания была, в сущности, безлюдной и, кстати, довольно запущенной. Стены все в грязно-зеленых потеках, кусками валяется штукатурка, обнажая дранку.

Свернули в скудно освещенный коридор, деревянный пол которого скрипел и зловеще прогибался под ногами. Открыв дверь, стражница подозвала Сайрис:

— Останешься здесь. Когда понадобится, позовут. Комната была пустой, если не считать лежака да деревянного табурета.

— Спасибо, — произнесла Сайрис (губы сразу побледнели).

Стражница, громко громыхнув за матерью дверью, вогнала на место засов.