Колин Уилсон - Паразиты разума

Колин Уилсон

Паразиты разума

Августу Дерлету, предложившему замысел

Я должен, перед тем как умру, найти какой-то способ  выразить нечто важное, что я долго вынашивал, и что  я ещё ни разу не высказывал — нечто, что есть ни любовь, ни  ненависть, ни жалость, ни презрение, но само дыхание жизни,  жестокое и приходящее извне, привносящее в жизнь человека  простор и пугающе бесстрастную силу нечеловеческих существ.

Мы считаем совершенно оправданным то, что третий том "Кембриджской Истории Атомной Эры" был нами полностью отведён под новую редакцию важнейшего документа, известного как "Паразиты разума" профессора Гилберта Остина.

"Паразиты разума", естественно, составное произведение, собранное из различных документов, магнитофонных записей и стенографических отчётов бесед с профессором Остином. Первое издание, размер которого составлял лишь половину настоящего, было опубликовано вскоре после исчезновения профессора в 2007 году и еще до того, как "Паллас" был найден экспедицией капитана Рамзея. В основном оно состояло из записей, сделанных по просьбе полковника Спенсера, и магнитофонной записи под номером 12xm из библиотеки Лондонского Университета. Следующее издание, появившееся в 2012, включало копию стенографического отчёта, записанного Лесли Первисон 14 января 2004 года, а также материал из двух статей Гилберта Остина для "Исторического обозрения" и отрывок из его предисловия к книге Карела Вейсмана "Исторические размышления".

Данное издание сохраняет старый текст in toto[2] и включает совершенно новый материал из так называемой "Папки Мартинуса", в течение многих лет хранившейся миссис Сильвией Остин и сейчас находящейся в Архиве Мировой Истории, а также из до сих пор неопубликованных "Автобиографических заметок" профессора Остина, написанных в 2001. Редакторы разъяснили в сносках источники различных разделов.

Ни одно из изданий "Паразитов разума" не может претендовать на окончательность. Нашей целю было расположить материал так, чтобы он представлял собой непрерывное повествование. Там, где нам показалось крайне важным, был добавлен материал из философских заметок профессора Остина, а также короткий отрывок из вступления к книге "Почтение Эдмунду Гуссерлю[3]" под редакцией Остина и Райха. Итоговая повесть, по мнению редакторов, поддерживает версию, выдвинутую ими в работе "Новый свет на тайну «Палласа»". Однако следует подчеркнуть, что это отнюдь не было их намерением; они лишь постарались включить весь уместный материал и полагают, что справедливость их притязания подтвердится, когда Северо-Западный Университет[4] издаст полное собрание работ Гилберта Остина.

Х.С. У.П.

Колледж Сент-Генри, Кембридж, 2014 г.

(Нижеследующий раздел воспроизводится по магнитофонной записи, сделанной профессором Остином за несколько месяцев до своего исчезновения. Редакция Х. Ф. Спенсера[5].)

Любая сложная история, каковой является и эта, не имеет явного начала. Также я не могу последовать совету полковника Спенсера "начать с начала и продолжать до конца" потому, что события в ней довольно запутаны. Вероятно, лучшим выходом будет описать мою личную борьбу против Паразитов разума, а остальное предоставить историкам.

Итак, всё началось 20 декабря 1994 года, когда я вернулся домой с собрания Мидлсекского Археологического Общества, где я читал лекцию по древним цивилизациям Малой Азии. Стоял свежий, опьяняющий вечер. Нет большего удовольствия, чем произносить речь на тему, близкую твоему сердцу, перед всецело внемлющей аудиторией. Добавьте к этому, что наш ужин закончился превосходным кларетом восьмидесятых годов, и вам станет понятно, что я был в крайне приподнятом настроении, когда вставлял ключ во входную дверь своей квартиры на Ковент-Гарден.

Когда я вошёл, звонил видеофон, но он замолк прежде, чем я подошёл к нему. Я взглянул на индикатор — он показывал хэмпстедский номер, который я опознал как номер Карела Вейсмана. Было без четверти двенадцать, меня клонило ко сну, и я решил перезвонить ему утром. Но, раздевшись перед сном, почему-то почувствовал себя неуютно. Мы с Карелом были старыми друзьями, и он часто звонил мне поздно вечером с просьбой посмотреть что-либо в Британском Музее, где я часто проводил утренние часы. К тому же меня не оставляло какое-то смутное беспокойство. Я в халате подошёл к видеофону и набрал его номер. Ответа долго не было. Я уже было собирался отключиться, когда на экране появился его секретарь. Он сразу начал:

— Вы слышали новость?

— Какую новость?

— Профессор Вейсман мёртв.

Это меня столь ошеломило, что мне даже пришлось сесть. Наконец я собрался и выдавил:

— Откуда я мог это узнать?

— Из вечерних газет.

— Я только что вошёл...

— А, понимаю. Я пытался связаться с вами весь вечер. Не могли бы вы приехать сюда? Немедленно.

— Но зачем? Могу ли я что-нибудь сделать? Как миссис Вейсман?

— Она в шоковом состоянии.

— Но как он умер? — Баумгарт ответил, не меняясь в лице:

— Он покончил с собой. — Я, помню, тупо таращился на него в течение нескольких секунд, затем вскричал:

— Какого чёрта? Что вы несёте? Это невозможно!

— В этом нет никаких сомнений. Пожалуйста, приезжайте сюда как можно скорее. — Он потянулся к выключателю, но я снова закричал:

— Вы хотите, чтобы я сошёл с ума? Объясните, что случилось!

— Он принял яд. Вот практически всё, что я могу вам сказать. Но в его письме сказано, что мы должны связаться с вами немедленно. Так что, пожалуйста, приезжайте. Мы все очень устали.

Я вызвал аэротакси и оделся в состоянии ментального оцепенения, убеждая себя, что все это невозможно. Я знал Карела Вейсмана тридцать лет, с тех пор, как мы вместе учились в Упсале[6]. Он был во всех отношениях замечательной личностью: человек невероятной энергии и напористости, с выдающимся проницательным умом. Нет, это было невозможно. Такие люди никогда не совершают самоубийств. О, я отлично знал, что с середины столетия число самоубийств во всем мире возросло в пятьдесят раз, и что иногда счёты с жизнью сводят люди, от которых этого можно было бы меньше всего ожидать. Но сказать мне, что Карел покончил с собой, было всё равно что заявить мне, что один плюс один будет три. В его структуре не было ни атома саморазрушения. В любом случае, из всех, кого я когда-либо знал, он был самым собранным и меньше всех подвержен нервным срывам.