Питер Уоттс - Ложная слепота

— Может, она это и делает, — он помедлил: не то жевал, не то затягивался. — Шимпанзе умнее орангутанов, знаешь? Коэффициент энцефализации у них выше. Но они не всегда могут узнать себя в зеркале. А оранги — всегда.

— Ты что хочешь сказать? Чем умнее животное, тем меньше осознает себя? Шимпанзе становятся неразумны?

— Становились, прежде чем мы остановили часы.

— Тогда почему этого не случилось с нами?

— С чего ты взяла, что не случилось?

Вопрос был настолько патентованно дурацкий, что у Саши не нашлось ответа. Я мог представить, как у нее отвалилась челюсть.

— Ты не додумываешь до конца, — продолжил Каннингем. — Мы говорим не о тупом зомби, который ковыляет, вытянув руки, и сыплет теоремами. Интеллектуальный автомат сольется с фоном. Он будет наблюдать за окружающими, имитировать их поведение, вести себя, как все. И все это — совершенно не осознавая, что делает. Не сознавая даже собственного существования.

— Да зачем ему? С какой целью?

— Когда ты отдергиваешь руку от открытого огня, какая разница, поступаешь ты так от боли, или потому, что так требует поступать алгоритм обратной связи в случаях, когда тепловой поток превышает критическое значение? Естественному отбору плевать на цели. Если мимикрия увеличивает выживаемость, отбор даст преимущество хорошим лицедеям перед неудачниками. Продолжай так достаточно долго, и никакое разумное существо не сумеет выделить зомби из толпы себе подобных, — снова молчание. Я прямо-таки слышал, как он пережевывает мысль. — Оно сможет даже участвовать в разговорах вроде нашего. Сможет писать письма родным, изображать реальные эмоции, ни в малейшей мере не воспринимая собственного существования.

— Не знаю, Роб. Это выглядит как-то…

— О, мимикрия может оказаться не идеальной. Зомби станет слишком говорливым или будет скатываться временами до многословных лекций. Но так и настоящие люди поступают, верно?

— И, в конце концов, настоящих людей не остается. Только роботы, которые делают вид, что им не все равно.

— Возможно. Зависит, помимо всего прочего, от популяционной динамики. Но, на мой взгляд, если автомат и лишен чего-то, так это эмпатии: если ты не чувствуешь ничего сам, то не можешь сочувствовать другому, даже если пытаешься это изобразить. А вот что действительно интересно, так это количество социопатов в высших эшелонах власти, хм? Как превозносятся безжалостность и предельный эготизм в стратосфере, в то время как на уровне земли всякого, кто проявит те же черты, закатывают в тюрьму к реалистам. Словно само общество метаморфирует изнутри.

— Да ну тебя. Общество всегда было изрядно… погоди, ты хочешь сказать, что корпоративная элита лишена разума?

— Господи, нет! Далеко не лишена, должно быть, они только вступили на эту дорогу. Как шимпанзе.

— Да, но социопаты плохо вписываются в общество.

— Те, кого распознают, не вписываются, но они по определению — третий сорт. Остальные слишком умны, чтобы попадаться, а настоящий автомат справился бы еще лучше. Кроме того, когда у тебя достаточно власти, тебе не обязательно вести себя, как все. Все начинают вести себя, как ты.

Саша присвистнула.

— Ого. Идеальный лицедей.

— Или не вполне идеальный.

Никого не напоминает? Полагаю, они могли говорить о ком-то совершенно постороннем. Но ничего ближе к прямому упоминанию Сири Китона я не услышал за все те часы, что провел на проводе. Никто больше не упоминал обо мне даже вскользь. Статистически это было маловероятно, учитывая, что я недавно претерпел на глазах у всех. Возможно, Сарасти распорядился не обсуждать случившееся. Не знаю, почему. Но очевидно было, что упырь уже некоторое время организовывал мое общение с остальными. Теперь я забился в щель, но он знал, что я в какой-то момент начну подслушивать. Возможно, вампир по неизвестной мне причине не хотел, чтобы мои наблюдения оказались… загрязнены…

Он мог просто отключить меня от КонСенсуса. И не стал. Значит, все еще хотел держать меня в курсе.

Зомби. Автоматы. Сраный разум.

Хоть раз в грёбаной своей жизни пойми что-нибудь.

Он это мне сказал. Или не он. Когда напал.

Пойми, от этого зависит твоя жизнь.

Словно оказывал мне услугу.

А потом оставил меня в одиночестве. И остальным, очевидно, то же наказал.

Ты слышишь, Китон?

И не отключил меня от КонСенсуса.

Века медитации на пупок. Тысячелетия онанизма. От Платона к Декарту. К Докинсу. К Ранде. Души, и агенты-зомби, и квалиа.[78] Колмогоровская сложность.[79] Сознание как божественная искра. Сознание как электромагнитное поле. Сознание как функциональный кластер.

Я исследовал все.

Вегнер полагал сознание пояснительной запиской для мозга. Пенроуз слышал его в щебете ручных электронов. Норретрандерс утверждал, что сознание — иллюзия; Кязым считал его протечкой из параллельного мира. Метцингер вообще отрицал его существование. ИскИны заявили, что раскрыли его тайну, а потом добавили, что не могут нам ее объяснить. Гёдель[80] был в конечном итоге прав: система не может до конца познать себя.

Даже синтеты не смогли ее упростить. Несущие балки не выдерживали нагрузки.

И все они, как я начинал понимать, упустили главное. Все эти теории, все бредни, опыты и модели пытались показать, что есть сознание: никто не объяснял, на что оно годится. Зачем бы? Очевидно, сознание делает нас теми, кто мы есть. Оно позволяет нам видеть красоту и уродство. Поднимает нас к царственным высотам духа. О, иные дилетанты — Докинз,[81] Кио, редкие фантасты-халтурщики, достойные только забвения, — временами интересовались «почему»: почему не биологический компьютер и не более того? Почему неразумные системы должны по сути своей уступать разуму? Но голоса их терялись в толпе. Ценности нашей личности были слишком самоочевидны, чтобы всерьез подвергать их сомнению.

Но сомнения оставались — в мозгах лауреатов, в смятении каждого озабоченного юнца на планете. Или я химия дрожащая? Или я магнит эфирный? Я — больше, чем мои глаза, мои уши, мой язык; я — маленький человечек за ними, я то, что выглядывает изнутри. Но кто, в свою очередь, смотрит его глазами? К чему сводится система? Кто я? Кто я? Кто я?

Что за дебильный вопрос? Я мог бы ответить на него в одну секунду, если бы Сарасти не заставил меня его вначале понять.

Пока мы не потеряемся, мы не находим себя.

Позор выпотрошил меня, вытряс. Мне было все равно, кто меня видит. Наплевать, в каком состоянии. Сутки напролет я парил в своей палатке, свернувшись клубком и дыша собственной вонью, покуда остальные корпели над заданиями, которые доверил им мой мучитель. Аманда Бейтс, единственная, хотя бы символически запротестовала против того, что делал со мной Сарасти. Остальные опустили глаза, проглотили языки и подчинились приказу — из страха или из равнодушия, не могу сказать.