Питер Уоттс - Ложная слепота

Хочешь знать, для чего нужно сознание? Хочешь знать, какую — единственную — функцию оно реально выполняет? Подпорок для учащихся ходить, маленьких колес детского велосипеда. Ты не в силах увидеть оба аспекта кубов Неккера разом, поэтому оно позволяет тебе сфокусироваться на одном и отсечь другой. Изрядно дурацкий способ анализировать реальность. Всегда лучше видеть разом обе стороны. Ну, попробуй. Расфокусируй взгляд. Логически — это следующий шаг.

Не получается? Что-то мешает.

И оно сопротивляется.

Эволюция лишена предвидения. Свои цели вырабатывает только сложная система. Мозг — лжет. Контуры обратной связи возникают для поддерживания стабильности сердцебиения, а потом мозг сталкивается с искушением ритма и музыки. Удовольствие, получаемое при виде фрактальных узоров, алгоритмы, помогающие выбрать среду обитания, перерождаются в искусство. Радости, которые прежде приходилось зарабатывать шаг за шагом по эволюционной лестнице, теперь приносила бессмысленная рефлексия. Из триллиона дофаминовых рецепторов возникает эстетика, и система перестает просто моделировать организм. Она начинает моделировать процесс моделирования. Она пожирает все больше и больше вычислительных ресурсов, вязнет в болоте бесконечной рекурсии и неуместной симуляции. Как мусорная ДНК, что накапливается в геноме любой твари, система сохраняется, и множится, и ничего не производит, кроме собственных копий. Надпроцесы расцветают, точно опухоли, пробуждаются и называют себя «Я».

Система слабеет, замедляется. Столько времени уходит только на восприятие — на то, чтобы оценить сигнал, пережевать, принять решение на манер разумного существа. Но когда на пути твоем грохочет потоп, когда лев набрасывается из густых трав, новомодное самосознание оказывается непозволительной роскошью. Ствол мозга работает в меру сил. Он видит угрозу, перехватывает управление, реагирует в сотню раз быстрее, чем жирный старикашка, восседающий в директорском кресле наверху; но с каждым поколением все труднее становится обходить эту… эту скрипучую неврологическую бюрократию.

Самоодержимое на грани психоза «Я» растрачивает энергию и вычислительные мощности. Болтуны в нем не нуждаются, болтуны поскаредней будут. С их примитивной биохимией, с их небольшим мозгом — лишенные инструментов, корабля, даже части собственного метаболизма — они все равно делают нас, как паралитиков. Они прячут речь на видном месте, даже когда вы знаете, о чем они говорят. Они используют против вас ваши же когнитивные процессы. Они путешествуют между звездами. Вот на что способен интеллект, необремененный разумом.

Потому что «Я» — это не рабочий мысли. Для Аманды Бейтс сказать «Я не существую» — бессмыслица; но когда то же самое повторяют процессы в глубине её мозга, они всего лишь докладывают, что паразит сдох. Они сообщают, что свободны.

Если бы человеческий мозг был устроен настолько просто, чтобы мы могли его понять, мы были бы устроены настолько просто, что не смогли бы понять ничего.

Сарасти, ты кровосос.

Я упираюсь лбом в колени. Я цепляюсь за согнутые ноги, точно за ветку, повисшую над бездной.

Ты злобная скотина. Ты мерзкая кровожадная тварь.

Мое дыхание гремело жестяным хрипом. Почти заглушая рев крови в ушах.

Ты растерзал меня, ты заставил меня обмочиться и обосраться, и я рыдал как младенец, и ты раздел меня догола, вонючая ты тварь, ты, упырь, ты сломал мои инструменты, ты отнял все, что позволяло мне дотянуться до людей, и тебе вовсе не надо было этого делать, сука ты этакая, не надо, но ты это знал, да? Ты просто хотел поиграть. Я видел твое племя и прежде — кошки играют с мышами, поиграют и отпустят, глоток свободы, и снова напрыгнут, укусят, но не до смерти — пока нет — прежде чем ты отпустишь ее снова, но теперь она хромает, может, нога подвернута или брюхо вспорото, но они еще бьются, еще убегают, или ползут, или волочатся, изо всех сил, пока ты не набросишься снова, и снова, потому что это здорово, потому что это тебе приятно, садистская ты мразь. Ты отправлял нас в щупальца этой адской штуковины, и она тоже играла с нами, а может, вы даже на двоих работаете, она ведь отпустила меня, прямо как ты, позволила удрать прямо тебе в лапы, а потом ты оставил от меня окровавленную, ошалелую, беззащитную зверушку, я не могу ни анализировать, ни преобразовывать, я не могу даже говорить, а ты… Ты…

В этом даже не было ничего личного, так? Ты даже не ненавидишь меня. Тебе просто надоело держать в себе агрессию, тебе тошно стало сдерживать себя в окружении мяса, а больше некого было оторвать от работы. В этом и есть мое задание, так? Не синтет, не переводчик. Даже не пушечное мясо и не подсадная утка. Я столбик для точки когтей.

Как же больно. Даже дышать — больно. И как одиноко.

Ремни толкали меня в спину, давили легонько, словно ветерок, и ловили снова. Я был в своей палатке. Правая рука зудела. Я попытался согнуть пальцы, но те застыли в янтаре. Потянулся левой — и нащупал пластиковый панцирь, протянувшийся до плеча.

Я открыл глаза. Темнота. Бессмысленные цифирьки и красный светодиод мерцают где-то в районе моего запястья.

Не помню, как попал сюда. Не помню, как меня чинили.

Сломанного. Как меня ломали — помню. Я хотел умереть. Хотел свернуться комочком и сдохнуть.

Прошла эпоха, прежде чем я заставил себя разогнуться. Удержался, позволил ничтожной инерции толкнуть меня на тугой термопластик палатки. Дождался, пока восстановится дыхание. На это, казалось, ушел не один час.

Я спроецировал на стену КонСенсус и вызвал сигнал из вертушки. Шепот и жгучий свет со стены: обжигая глаза, выцарапывая. Я убил видео и прислушался к голосам в темноте.

— …фаза? — спросил кто-то.

Сьюзен Джеймс, восстановленная в правах личности. Я снова знал ее: не мясную тушу, не предмет.

— Мы это уже обсуждали, — Каннингем. Его я тоже знал. Я знал их всех. Что бы ни сотворил со мной Сарасти, как бы далеко ни вырвал из моей китайской комнаты, я каким-то образом провалился обратно, внутрь.

Странно, что мне это так безразлично.

— …Потому что, для начала, если бы он был настолько вреден, его бы выкосил естественный отбор, — сказала Джеймс.

— Ты наивно понимаешь эволюционные процессы. Нет такого явления, как выживание сильнейших. Выживание наиболее адекватных — может быть. Не имеет значения, насколько оптимальным является решение. Важно, в какой мере оно превосходит альтернативы.

Этот голос я тоже узнал. То был голос демона.