Александр Казанцев - Том 1. Подводное солнце

Карцев решил, что не может больше ждать. Задыхаясь, он взбежал по лесенке и быстро написал на большом листе бумаги:

«Женя! Тревожные вести с севера. Директор обещал через спутник связи установить телевизионную связь с гидромонитором. Постарайся прийти. С. Карцев».

Повесив записку на щит так, что она закрыла несколько сигнальных лампочек и сразу бросалась в глаза, Сергей Леонидович побежал к выходу.

Из конторки, закрыв за собой дверь, появилась Женя. Она была в том же замшевом комбинезоне, в котором когда-то увидел ее Федор, в синем берете и высоких гетрах, предохранявших от горячих искр.

Женя сразу же увидела белый сигнал на щите. Смутная тревога овладела ею, хотя она и не знала, что означает этот лист бумаги. Когда же прочла записку, показалось, что сердце остановилось. Руки и ноги похолодели и не хотели двигаться, как это бывает во сне. Боясь потерять сознание, она вцепилась в поручни. Что же она стоит?.. Не помня себя от волнения, побежала вниз.

Остановись машина – Женя не заметила бы и этого. Но машина продолжала четко работать, не нуждаясь ни в уходе, ни в наблюдении.

Через несколько минут девушка вбежала в кабинет директора завода. Директор стоял к ней спиной. В углу комнаты находился огромный телевизор. Его стереоэкран походил на окно без переплета, которое словно вело в другую комнату, наполненную людьми.

Женя не сразу поняла, что видит перед собой корабельный салон. Готовая ко всему, к самому страшному, она бросилась к экрану.

И вдруг она увидела прямо перед собой спокойное лицо Федора, разговаривающего с Сергеем Леонидовичем.

– Жив?! Ты жив? Феденька, родной мой! – крикнула Женя.

Сергей Леонидович оглянулся. Федор удивленно смотрел на плачущую от радости Женю.

– Федя, Федя, родной! – твердила Женя. – Я ведь думала, что-нибудь случилось… Как я счастлива!..

Слезы катились у Жени из глаз. Она не замечала вокруг никого, кроме Федора. Было странно видеть плачущей эту строгую, всегда сдержанную девушку.

– Все в порядке, – смущенно сказал Федор. – Алеша спасен. Вот он стоит. Разве не видите?

Федор отодвинулся. На экране теперь виднелось растерянное лицо Алексея и радостные, светящиеся глаза Гали.

– Ах, Алеша?.. Вот как! Я рада!.. Как хорошо!.. А я думала – Федя. Как все хорошо!

Галю она даже и не заметила.

Директор, который сразу все понял, отвел в сторону чуть растерявшегося Сергея Леонидовича.

– Не могу привыкнуть к стереоэкранам, – говорил директор. – У меня ощущение, что в наш век спутников и голографии, экранов, освещенных лазером, стереоскопического эффекта под любым углом зрения не существует расстояний. Простите, Сергей Леонидович, вы, кажется, меня не слушаете?

– Вы правы, – сказал Карцев, тяжело опускаясь в кресло. – Расстояние не должно играть роли…

Женя оправилась и молча стояла у телевизора. Она слушала рассказ Ходова о том, что произошло на трассе ледяного мола.

Глава пятнадцатая. Кипящее море

На дне моря стоял водолаз. Он смотрел вверх. Высоко над его головой виднелось диковинное небо, затянутое зелеными тучами.

Прожекторы, напоминавшие шарообразные буи на якорях, плавали не на поверхности, а под водой. В перекрещивающихся мутных лучах были видны нависшие, близко расположенные одна к другой трубы, походившие на гигантскую повалившуюся изгородь. У основания этой наклонной изгороди копошились, как фантастические существа с огромными круглыми головами, водолазы.

Они переходили с места на место, нагибались, брали концы труб и заводили их в отверстия зарытых в ил патрубков. Другие водолазы укладывали по дну сеть горизонтальных труб с замазанными пока отверстиями по всей их длине, предназначенными для выхода жидкого воздуха.

Вдали виднелось светлое пятно, отбрасываемое «подводной черепахой».

Алексей Карцев, стоя на дне, любовался всей этой картиной Эти ряды труб он рисовал когда-то на бумаге. Теперь они, наклоненные, едва виднеются над головой. Он лишь вчера решил их наклонять, чтобы работы можно было вести и при надвинувшихся ледяных полях. Когда поля пройдут, трубы встанут вертикально. Да, все это было сначала в воображении, потом на чертеже: и трубчатый частокол, и «подводная черепаха». А скоро со дна поднимется ледяная стена.

Вспомнился Денис. Тот всегда умеет быть счастливым. То же чувство, какое испытывает сейчас Алексей, владеет Денисом, когда он смотрит на любую установленную им трубу. Так же токарь любовно разглядывает сделанную им деталь, скульптор – статую, архитектор – дворец.

Что же будет, когда по туманной полынье, в зимнюю стужу пройдут караваны судов, когда вдоль сибирского побережья вырастут города, рудники и заводы?

Что это? Удовлетворенное честолюбие или гордость?

Да, гордость! Пусть гордость! Это та гордость, которую будет испытывать не только он один, а и каждый строитель, каждый человек, так или иначе принимавший участие в Великой Стройке. И если говорить о высшей радости в жизни, то вот она! И что по сравнению с ней все остальные человеческие чувства, включая муки любви? Видимо, любовь – чувство низшего порядка, если противопоставлять ей творчество. Любить могут и люди ограниченные, тупые, лишенные фантазии, а творить, создавать – лишь те, кому человечество обязано своим отличием от животного мира. И потому радость творчества, счастье созидания неизмеримо выше, тоньше, глубже тех чувств, которые люди называют любовью.

Так разделывался наш упоенный изобретатель с чувством древним, святым и поэтическим, стараясь заглушить в себе мучительную боль утраты, горечь уязвленного самолюбия, которые он постоянно испытывал со времени сцены у телевизора.

И незаметно для Алексея горделивое чувство успеха уступало в нем место нерадостным размышлениям о неполучившейся любви. Да полно! Любил ли он по-настоящему Женю? Искал ли он ее поминутно, робел при ней? Нет! Женя ему была просто необходима как восторженная почитательница его «талантов». И ее почитание он готов был принять за любовь, полагая, что его есть за что любить. А недавно с юга она написала, что «за что-нибудь не любят. По-настоящему любят только вопреки…». Он не понял ее письма, а теперь оно звучит очень ясно. В пору, когда он «затмевал всех», полюбить его за это по-настоящему было нельзя. Ну а теперь, когда на деле оказывается, что никакой исключительности в нем нет, что заслуга его лишь в том, что он сумел выразить своевременную мысль, теперь бы и полюбить его «вопреки» тому, что он самый обыкновенный. А любви-то и нет! Вот в чем вечная загадка любви!