Юрий Рытхэу - Интерконтинентальный мост

Непонятно было, шутит он или говорит всерьез.

— Какой-нибудь из промышленных роботов мог иметь программу на производство взрыва, — пояснил Тихненко.

— Это черт знает что! — не выдержал Иван Теин.

Неужели так будет всегда? Неужели нельзя никому доверять до конца, и потому всегда будет существовать подозрительность, необходимость осторожности, недосказанность и проистекающие от всего этого чувства неуверенности в отношениях между людьми?

— Организовать и устроить этот взрыв технически нетрудно, — продолжал Тихненко. — Главное иметь несложную на вид штучку размером со спичечный коробок или вот такой тюбик с красками, положить на тот или иной материал, который должен взорваться. И человек, и механизм, доставившие детонатор на место, могут и не подозревать о своем соучастии в преступлении. Импульс на взрыв может быть подан из любой части земного шара, с любого спутника и даже с соседней планеты.

— Ну, а раскрыть, разоблачить того, кто это сделал, возможно? — спросил Теин.

Тихненко застенчиво улыбнулся:

— Мы будем работать. С товарищами. А вам, товарищ Метелица, я к вечеру предоставлю перечень необходимых мер безопасности.

— Такие же меры должны быть приняты и на другом берегу? — спросил Метелица.

— Вообще-то это их дело, — пожал плечами Тихненко. — Насколько мне известно, они пока отказались сотрудничать с нами в обеспечении безопасности строительства.

— Я поговорю об этом с Хью Дугласом, — пообещал Метелица.

Тихненко вместе со своей командой снова отправились к поверженному мосту. Перед отлетом в бухту Провидения он зашел в сельский Совет и сказал что можно убирать обломки.

— Значит, можно ставить новый мост-макет? — спросил Метелица.

— Можно.

— А если он опять, того… — у Ивана Теина язык не поворачивался назвать это слово вслух.

— Надеюсь, такого больше не случится, — с серьезным видом сказал Тихненко.

Он застегнул маленький черный чемоданчик:

— До свидания!

Поздним вечером, когда солнце, проделав огромный путь по большому северному летнему небу, спускалось над Инчоунским мысом, Иван Теин провожал друга. Вертостат начальника, находился на посадочной площадке, в старом Уэлене, и Метелица, вместо того чтобы вызвать машину на этот берег, решил пройтись.

Сначала шли молча, следуя на этот раз пешеходной тропкой, петляющей чуть выше главной дороги. На склоне горы кое-где виднелись яркие пятна женских камлеек: зеленые листья-чипъэт набрали силу, и было как раз время их сбора на зиму. За чипъэт пойдут горьковатые, терпкие листья кукунэт, а затем — юнэв, золотой корень. Чуть позже наступит пора ягод: морошки, черной шикши и голубики. Немного видов северных растений произрастало на перешейке Чукотского полуострова и своим скромным видом они не шли ни в какое сравнение с тропическими фруктами, в изобилии привозимыми на Чукотку, — их выращивали в теплицах хозяйства Опэ. Но в зимний зенит, когда от мороза с пушечным треском разламывался лед на лагуне, в полдневные сумерки полярной ночи так хорошо положить на язык мерзлые ягоды морошки или зелени, глянцевые от тюленьего жира чипъэт, разогнать сонливость от терпкого, чуть сладковатого вкуса радиолы розовой — юнэв.

— Самое горькое открытие в том, что очевидная, хорошая, нужная всем вещь вдруг кому-то не нравится, — с гневом произнес Метелица.

— В молодые годы, — задумчиво отозвался Иван Теин, — когда мои первые книги неожиданно для меня вдруг получили признание и критики и читатели стали их расхваливать, я с недоумением услышал несколько единичных кислых отзывов. — И вот что интересно: я с особым вниманием и тщанием изучал именно эти отзывы, и потом, когда писал следующие книги, каким-то подспудным, глубоким сознанием ловил себя на том, что приноравливаюсь к этим брюзгам, литературным мизантропам. Умом-то понимал, что это глупо, а все же думал о них: а что-то они скажут?

— Ну, наши-то разбойники, положим, пострашнее литературных критиков, — усмехнулся Метелица. — И, конечно, глупо предполагать, что в мире не найдется влиятельных и могущественных сил, которые бы не попытались помешать строительству или хотя бы навредить нам… Да уж ладно, будем надеяться, что служба товарища Тихненко разберется и оградит нас от будущих несчастий.

Вертостат был накрепко причален автоматической скобой к причальному кольцу. Он развернулся по ветру, и большие его прозрачные крылья трепетали, как крылья гигантского насекомого.

Метелица легко подтянулся на сильных руках и мягко уселся в пилотское кресло.

Услышав низкий, вибрирующий предостерегающий сигнал, Иван Теин отошел в сторону. Прозрачные лопасти слились в сверкающий диск, на несколько мгновений мелькнула радуга, расцепились захваты причала, и вертостат, плавно оторвавшись от земли, развернулся почти на месте по курсу и полетел сначала вдоль старой Уэленской косы, круто набрал высоту над Маячной сопкой и скрылся за вершиной.

Иван Теин еще некоторое время стоял возле посадочной площадки, рядом с причальной мачтой для дирижаблей.

За стихнувшим шумом улетевшего вертостата сразу же стал слышен размеренный рокот морского прибоя, и ноздри уловили запах соленого ветра, соленой воды.

Семен Аникай с возвышения управлял двумя механизмами, расчищающими площадку от обломков. Выше завала уже успело образоваться небольшое озерко. Получившая свободу вода старого уэленского ручья шумно сбегала в лагуну.

— К завтрашнему дню здесь ничего не останется, — бодро сообщил Аникай. — Чисто будет.

— Слышал, что здесь будет возведен другой мост-макет? — спросил Теин.

— Слышал, — ответил Аникай. — Раз решено, так надо довести дело до конца.

Метелица тем временем пролетал над старым Науканом, ведя свой вертостат низко над землей, над скалами, покрытыми разноцветным лишайником. Он торопился добраться до своей служебной квартиры над проливом. На этот раз, изменяя своей привычке любоваться с высоты панорамой стыка двух великих материков, слияния вод двух великих океанов, он круто развернул вертостат в южном направлении и через несколько минут посадил машину на площадку. Скобы-захваты намертво закрепили вертостат, о чем свидетельствовали сигнальные огоньки на приборной панели под панорамным обзорным стеклом кабины. Подождав, когда винты остановятся. Метелица вышел из машины и, ступая по тропинке, выложенной каменными плитами с бухты Секлюк, направился к себе.

Только теперь, усевшись в глубокое, покойное, несколько старомодное кресло и развернув его так, чтобы видеть привычную панораму двух островов. Метелица почувствовал физическую боль в груди. Сердце ныло по-настоящему, ощутимой телесной болью, и эту боль вызывало недоумение: как можно вот так злобно и жестоко надругаться над человеческими чувствами, над трудом людей, их стремлениями? Кому мешал этот мост-макет? Ну хорошо, сам Интерконтинентальный мост — это еще одно утверждение неизбежности мирного сосуществования, символ неуклонного стремления человечества к миру, и данное обстоятельство кое-кому не нравится… Не нравится тем, кто в свое время наживался на гонке вооружений, извлекал прибыли из самого безнравственного применения человеческого труда — изготовления смертоносного оружия в таких гигантских количествах, что использование даже малой части его могло уничтожить все человечество без следа. Среди противников моста есть и закоренелые антикоммунисты, мыслящие категориями прошлого века, так и не понявшие до конца, что коммунизм — это самое естественное состояние человеческого общества. Неужто свойство человеческой злобы таково, что она не может так скоро исчезнуть, перерасти если не в добро, то хоть в понимание других людей, тех, кого на земле подавляющее большинство?