Гайворонский Борисович - Незваные...

– Вот это и есть время. Никаких тебе ветвей, стволов и тупиковых вариантов. Сплошное месиво плоти. КаковС?! А если дальше продолжить, ты должна максимально мобилизоваться для спокойного восприятия эффекта. Показать?

– Не надо, Серёж, – тревожно прошептала Марина, – лучше расскажи.

– О-о, это не передашь словами. Видишь под нами что?

Под ногами был тоже туман, но более тёмный и плотный.

– Это ещё земля. Она колышется, превращаясь в тягучий плотный туман. Если дальше продолжать, то не станет и её. В общий ряд встроятся даже такие, казалось бы, невозможные варианты, где Земли вообще нет как планеты в данной точке времени. Хотя о какой точке я говорю! Постепенно туман будет темнеть, станет однородным вокруг, а потом – сплошной мрак. Я как-то догадался, что и это не предел.

– И что же, ты «ходил» еще дальше?

– А как ты думаешь? Ох и долго я шёл! И наконец дошёл. Это был снова свет! Яркий белый свет и ничегошеньки больше. Но его я описать не смогу. Это не туман, это нечто совершенно другое…

– Я поняла, это фрактальность времени!

– Чего-чего?

– Давай пока вернёмся, не могу я тут…

В тот же миг Марина увидела знакомый, привычный и уютный Замок Карабаса.

– Уф-ф, – плюхнулась она на диван. – Ну ты даёшь, друг мой любимый. Вместо путешествия ты мне устроил урок естествознания, что аж мозги набекрень.

– Ну-ка, рассказывай, что ты там поняла, какая такая фак… фракальность? – Серж заинтересованно и восхищённо смотрел на девушку, усевшись рядом и нежно приобняв её за плечи.

– Фрак-таль-ность. Не знаю, сумею ли. У нас в школе преподаватель был, классный такой мужик, алгебру вёл с геометрией, иногда химию и физику. На все руки, в общем. Николай Иванович Залесский. Так вот он нам как-то про фракталы рассказывал. Мы с двумя девчонками и пацаном одним даже после уроков остались – так нам интересно было. Кажется, из всех мало кто чего понял. Николай Иванович меня тогда похвалил, ты, говорит, одна «врубилась», так и сказал… Эх, как бы тебе нагляднее… Давай ручку, бумагу. Тут рисовать надо.

…Марина очень долго объясняла, рисовала всякие снежинки, береговые линии, жестикулировала, приводила примеры… Сыпала именами великих математиков, произносила заковыристые термины: евклидова геометрия, топологическая размерность, размерность Хаусдорфа-Безиковича, фракталы Бенуа Мандельброта… Сергей только молчал и слушал. Иногда кивал. И очередной раз поражался феноменальной памяти Марины. Он уже заметил, что это от матери. Та тоже обладала уникальной способностью запоминать имена, цифры, мелодии, тексты песен и их авторов.

В конце концов он остановил Марину, которая уже беспомощно и безнадёжно смотрела на друга, и неожиданно изложил, совершенно поразив Марину, своё резюме:

– Поправь меня, если я окажусь неправ. Ни одна фигура, ни один предмет, ни одно явление или процесс не являются такими простыми, как кажутся на первый взгляд. Точка в математике – вовсе не точка в реальном мире. Прямая линия в геометрии напрочь отсутствует в природе. Площадь географическая любого острова в океане не соответствует площади его в реальности. Длина береговой линии при ближайшем рассмотрении оказывается длиннее, чем на карте. Клубок шерсти издалека кажется точкой. Приблизившись к нему на какое-то расстояние, мы увидим диск, ещё ближе – шар, потом клубок ниток. Под лупой мы обнаружим множество пушистых волосков на каждой из нитей. Вооружившись электронным микроскопом, получим картину бесконечного переплетения сложных полимерных молекул, из которых состоит каждый самый наитончайший волосок самой крохотной пушинки. Если бы разрешающая способность какого-нибудь суперфантастического микроскопа позволила нам «прогуляться» по поверхности самого крохотного кончика любой из наименьших молекул, то мы просто заблудились бы в дебрях атомов и субатомарных частиц и потерялись бы в круговерти пустоты и материи. Так?

– Так, – Марина внимательно слушала, приоткрыв рот.

– Ты сказала, что современные математики отвергают целые числа, что мир подчиняется закону фрактальности, то есть дробности и самоподобности. Я думаю, что всё ещё сложнее. Нет никакой дробности, есть аморфность! Взять хоть классическую топологическую размерность, хоть фрактальную – всё это чисто математические условности. Я бы даже сказал – уловки математиков. Мир куда сложнее. Правильно ты говоришь, что нет идеально ровных поверхностей, что при ближайшем рассмотрении и соответствующем увеличении самая зеркальная, казалось бы, идеально гладкая плоскость окажется руинами после ковровой бомбардировки. А кончик тончайшей иголки – конгломератом кряжистых нагромождений металлических кристаллов. Про снежинку мне понравилось… Если в круге нарисовать крест, каждый лучик которого дополнять перекладиной, чтобы получить крестики меньшего размера, и так далее до бесконечности, то получится, что вся площадь круга будет иметь внутри себя фрактальную линию, длина которой стремится к бесконечности. То есть на ограниченной площади нарисованного круга можно нарисовать бесконечной длины линию. Согласен именно с этим: не приближающуюся и не стремящуюся к бесконечности, а именно бесконечную совокупную длину линий! Но это опять математика! Нет и линий самих в природе! Каждая линия – математическая условность. И площадей! И объёмов!.. И времени.

То, что мы с тобой видели, когда дошли до белого тумана вокруг, это фрактальный физический мир в аморфном времени. Но наша разрешающая возможность глаза и скорость восприятия мозгом ограничены. Если бы мы могли их усилить, мы бы различали и людей, и окружающие их предметы, и движение… Так что сказка Бредбери про бабочку – полная ерунда. Это та же примитивная евклидова геометрия, только в фантастике.

Полеха замолчал. Он улыбался подруге и глазами спрашивал: «Ну что, лаптем щи хлебаем или как?»

– Серёж, – произнесла Марина, – чем дальше мы уходим в прошлое, тем вероятнее искажение истинной картины. Нас не пускают далеко и делают это умышленно. Наше восприятие по мере погружения в прошлое всё менее адекватно реагирует на увиденное. Инсектоиды не дают нам ошибиться в оценке реальности. И не только в прошлом. Даже в настоящем не всё открыто для нас. Мы с тобой не можем вновь попасть в сигару, мы не видим её головного конца, погружённого в землю, мы не найдем никак Нодара, не понимаем снов, исходящих от наших симбионтов. Видимо, есть что-то, что наш разум понять не в состоянии. Его «разрешающая способность» пока невелика, чтобы различить существенные детали, чтобы клубок ниток не спутать с шаром, а ещё хуже с точкой…

3.Утром раздался звонок от Гарика, уже в который раз за последнее время. Он всё надеялся на новинки из «родника драгоценностей», владельцем которого он считал Полеху. Очень проницательно как-то сказала Марина (может, подсмотрела через стереовидение?), что профессор Хагинский теперь ходячая реклама Сержа. Пусть он и опускает многие детали, боясь разочаровать своего спасителя, но не выразить своего восхищения таинственной личностью новорусского графа Монте-Кристо, каковым выглядел Серж в его глазах, вряд ли мог. Хагинскому льстило такое знакомство, и, конечно, его распирало желание похвастаться им. Наверняка в кулуарных разговорах с тем же Гариком звучали интонации, подталкивающие армянина потеснее завязаться с Полехой.

– Да, доброе утро, Гарик, слушаю.