Станислав Лем - Астронавты

На бегу я услышал странное шипение. Взглянув под ноги, я увидел, что подошвы сапог дымились. Почва нагревалась, словно под ней пылал невидимый огонь. Я остановился. Что делать? Вернуться к Солтыку и Лао Цзу? Становилось всё темнее, с озера плыли густые клубы пара, порывы ветра обдавали жаром, словно огромная горящая печь. Но надо было отнести эти проклятые плёнки, и я побежал дальше. Перепрыгивая с камня на камень, задыхаясь, обливаясь потом, я достиг, наконец, лодки, прыгнул в неё с такой силой, что она закачалась и зачерпнула воды, и помчался к «Космократору», прожектор которого оранжево светился в тумане.

На палубе ракеты расхаживал, заложив руки за спину, человек в скафандре. У меня мелькнула безумная мысль, что это Осватич. Я кинулся к лестнице и в один миг был уже наверху. Там стоял Арсеньев. Свет прожектора позади него озарял нас ярким сиянием и отбрасывал во мглу большие размытые тени.

— Где остальные? — спросил он.

— Они там... — ответил я. — Осватич... исчез.

— Как это исчез? — сердито спросил Арсеньев. — Упал куда-нибудь?

— Нет, не упал. Просто исчез. Я видел, как он стоял на большом камне, это было неподалёку от десятого аппарата. Потом в воздухе замелькало, и когда я подбежал туда, его уже не было. Там нет никаких трещин, ровное место, и лишь с одной стороны неглубокая впадина.

— А Белый Шар?

— Что?..

— Я спрашиваю, вы видели Белый Шар?

— Нет. Он тоже исчез.

— Так... — произнёс астроном. Он помолчал, потом поднял голову: Плёнки у вас?

— Да. Профессор... — Я не мог больше сдерживаться. — Мы должны ехать на берег! Они сгорят там! Когда я возвращался, скалы становились всё горячее, я...

— Лао Цзу там?

— Да. И Солтык тоже.

— Отнесите, пожалуйста, плёнки к «Мараксу».

— А товарищи?

— Они и без вас справятся.

— Но я могу сейчас...

— У берега стоит ещё одна моторка. Вы там не нужны. Можете идти.

Я спустился по железной лестнице в шлюзовую. Как только сжатый воздух вытеснил ядовитую атмосферу Венеры, я прямо в скафандре, только сняв шлем, прошёл в кабину «Маракса» и отдал плёнки. Потом, стоя у двери, смотрел, как Чандрасекар надевает катушки на длинную горизонтальную ось, как всовывает концы плёнок в прорези на пульте и передвигает рукоятки контактов. Плёнки быстро разматывались и исчезали в глубине аппарата. Чандрасекар перевёл ещё несколько рычагов. Экраны загорались один за другим, словно огромные светящиеся глаза: красные и синие контрольные лампочки мигали, разгорались и вскоре засияли так ярко, что затмили зеленоватое свечение экранов. Как зачарованный смотрел я на пальцы Чандрасекара, бегавшие по клавишам. Каюта наполнилась певучим жужжанием. На экранах мелькали зелёные молнии, слышалось короткое, частое щёлканье контактов, стрелки измерителей приближались к границам перегрузки, а математик включал всё новые и новые кнопки. Несколько раз под ударом тока громко гудел трансформатор или шипела электрическая дуга, разрываясь на клеммах переключателей. Некоторое время Чандрасекар стоял неподвижно, наклонив набок голову, и, прищурясь, смотрел на трепещущие огни; потом отошёл от пульта. Ещё раз он окинул взглядом все экраны и повернулся ко мне.

— Ну вот, теперь «Маракс» должен показать свои возможности. Вы понимаете, в чём дело? Поле тяготения образуется вследствие наложения отдельных импульсов тока друг на друга. С помощью анализа Фурье эти десятки миллиардов колебаний, записанных осциллографами, должны...

Для меня это было уже слишком.

— Оставьте меня в покое! — крикнул я. — Осватич исчез!..

Чандрасекар вздрогнул.

— Что? Что случилось?..

Мне пришлось ещё раз рассказать обо всём. Слушая, Чандрасекар не спускал глаз с экранов. Я невольно следил за его взглядом. Светлые линии, змеившиеся на боковых экранах, постепенно бледнели, сливаясь с фосфоресцирующим фоном. Зато на среднем экране светлая полоса проступала всё ярче.

— Лао Цзу там? — спросил Чандрасекар, когда я кончил. Жужжание аппарата прекратилось. Контрольные лампочки погасли, боковые экраны посветлели, а на среднем появилась неподвижная, дважды изогнутая кривая. Глаза у Чандрасекара сузились и засверкали.

— Так она периодическая! — вскричал он. Потом на губах у него проступила слабая, немного виноватая улыбка. — Вам кажется бесчеловечным, что я в такую минуту...

Голос у него прервался, он покачнулся, отступил на шаг и прислонился к блестящей боковой стенке пульта. Падавший сверху свет подчёркивал глубокую впалость его висков и щёк. Только сейчас я понял, что он в последнее время не отходил от «Маракса». Днём и ночью горела красная лампочка над дверью кабины.

Математик закрыл глаза и слегка шевельнул плечами, словно желая сбросить невидимую тяжесть.

— Это ничего, — сказал он. — Они вернутся, если... — Он не окончил. Где Арсеньев?

— Наверху.

— Могли бы вы позвать его? Скажите — очень важно.

Я нашёл астронома на палубе. Склонившись над гравиметром, он напряжённо следил за его стрелкой. Рядом с ним красновато расплывался в густом тумане яркий толстый, как колонна, луч прожектора.

— Напряжение пока не растёт... — отозвался Арсеньев тихо, словно не слыша меня. Я повторил, что Чандрасекар просит его спуститься. Он вдруг выпрямился. — Что, уже? Ну, какая она?

Я не понял, о чём он спрашивает, но, вспомнив восклицание математика, ответил наудачу:

— Периодическая.

Арсеньев, не говоря больше ни слова, кинулся к шлюзу.

— Ехать мне на берег? — крикнул я ему вслед. Он остановился.

— Нет! Вы ничем не можете помочь! Следите, пожалуйста, за радаром и за прожектором. Ракетница вон там, рядом.

Он исчез в колодце шлюза.

Долина была наполнена горячим, лениво клубившимся дымом. Корпус ракеты чернел в нём, как плавающая по волнам мёртвая туша кита. Рядом с прожектором стоял портативный радароскоп с двумя эллиптическими антеннами, направленными в сторону берега. Обеими руками я вцепился в металлическое кольцо штурвала. На экране виднелась бухта, по которой должны были вернуться товарищи. Сейчас она была пуста, только тянулись облачка дыма, более тёмного, чем туман. Я взглянул на фотоэлемент, расположенный под экраном. Он показывал температуру береговых скал: двести шестьдесят градусов. Руки мои сжали металлические рукоятки прибора. Двести шестьдесят градусов! Температура воздуха тоже сильно поднялась; он нагревался, как в печи: восемьдесят, восемьдесят пять, девяносто градусов... Долго ли может выдержать человек, даже в защитном скафандре?

Минуты шли, и каждая казалась вечностью. Явственно слышалось шипенье воды, закипавшей от соприкосновения с раскалёнными береговыми скалами. Я поворачивал антенны то в одну, то в другую сторону и хотел уже перестраивать их, как вдруг в поле зрения что-то мелькнуло: шёл человек!