Микаэль Юрт - Ученик

Хинде достал свою черную электробритву, одну из немногих вещей, которая по-прежнему вызывала у него недобрые чувства. Ему хотелось побриться по-настоящему, но бритвенные лезвия или бритвенные ножи были в cпецкорпусе совершенно немыслимы. Он мечтал о том дне, когда опять ощутит на коже заточенное лезвие, проведет им по мощной щетине, которая каждый день появлялась вновь. Это означало бы свободу. Опять держать в руке что-нибудь острое. По этому он, пожалуй, тосковал больше всего. По стали в руке.

Электробритва взялась за дело.

В зеркале он видел, как охранники выключили прикрепленный к стене телевизор и кивнули троим сидящим в общей комнате, показывая, что пора. Те же трое, что всегда. Они безропотно встали и направились по длинному коридору к своим камерам. За ними, возле единственного входа и выхода, послышался звук защелкивающегося замка. Прибыл уборщик. Как всегда, в это время. Камеры заключенные убирали сами, но для уборки общих площадей персонал нанимали по подряду. Из компании «ЛС Стедсервис». Когда-то давно заключенных заставляли убирать и общие площади, но эту повинность отменили десять лет назад, когда возникла яростная ссора по поводу того, кому что следует делать. Двое заключенных серьезно пострадали. С тех пор это задание выполняла клининговая компания, правда, всегда после того, как запирались двери камер. Уборщик, высокий, худощавый мужчина лет тридцати катил металлическую тележку с моющими средствами и прочими принадлежностями и, провозя ее по коридору, кивнул охранникам. Те приветливо поздоровались в ответ. Они его знали. Он убирал здесь уже много лет.

Уборщик подкатил тележку к умывальне – он обычно начинал оттуда – и остановился на надлежащем расстоянии, чтобы подождать, пока уйдут Эдвард и новенький. Все согласно распорядку. Уборку можно было начинать только после того, как все заключенные окажутся в камерах и двери будут заперты. Уборщик прислонился к длинной стене и ждал. Минутой позже к нему присоединились охранники. Они посмотрели на мужчин в умывальне.

– Давайте, вы двое, уже пора.

– Еще только 18:58. – Хинде спокойно пощупал ладонью свежевыбритый подбородок. Он точно знал, сколько времени. Охранников он опять не удостоил и взглядом.

– Откуда ты знаешь, у тебя же нет часов?

– Я ошибаюсь?

Эдвард уловил в зеркале движение, когда один из охранников посмотрел на свои наручные часы.

– Меньше болтай, лучше поторопись.

Это означало, что он прав. Эдвард улыбнулся про себя. 18:58. Осталось еще чуть более минуты. Он положил бритву в светло-коричневый несессер, застегнул молнию и в последний раз умылся. Его раздражало то, что новичок по-прежнему стоял, не делая никаких поползновений уйти. Эдвард ненавидел людей, не умеющих соблюдать время. Персонал в любую секунду может опять прицепиться, но Эдвард опередил их, развернулся, с капающей с лица водой покинул умывальню и подошел к тележке. Кивнул уборщику.

– Привет, Ральф.

– Привет.

– Какая сегодня вечером погода?

– Как вчера. Жарко.

Эдвард посмотрел на гору новых бумажных полотенец, которыми Ральфу вскоре предстояло заполнить пластиковые контейнеры. Кивнул на них.

– Можно мне взять несколько бумажных полотенец?

Ральф вяло кивнул.

– Конечно.

Эдвард наклонился и взял три верхних полотенца. Охранники тут же шагнули вперед, направляясь к новичку. Не к Эдварду.

18:59.

– Давай. У тебя осталась одна минута!

Они распрямили спины, увеличившись в размере в дверном проеме, чтобы показать, кто здесь главный. Эдвард все проигнорировал. Он уже направлялся к своей камере.

18:59:30.

Он слышал, как позади него охранники зашли в умывальню. Надеялся, что они дадут там парню кое-какую пищу для размышлений. Такую, от которой станет больно. Боль – лучший метод обучения, это он знал по собственному опыту. Боль не знает равных. Но это Швеция. Здесь использовать боль не смеют. Вероятно, все ограничится замечанием, сокращением времени прогулки или лишением других привилегий. Хинде опасался, что ему придется призвать парня к порядку самому. Пенитенциарная система не справится. Он еще больше утвердился в своем предположении, услышав, как они начали громкую дискуссию. С тремя бумажными полотенцами в руках он вошел в камеру.

Идеальный тайминг.

19:00.

Дверь за ним закрылась.

Эдвард сел на кровать и аккуратно положил бумажные полотенца на прикроватный столик. Он обожал этот миг, когда распорядок «Лёвхаги» сменялся на его собственный. Когда время принадлежало ему. Через два часа он приступит. Он медленно вытащил среднее полотенце и с надеждой развернул. Под складкой с обратной стороны тонким карандашом было написано:

«5325 3398 4771»

Двенадцать цифр свободы.

Последним в списке значилось: попытаться найти Тролле и заставить его прекратить изыскания. Себастиан звонил ему с работы и позже – с мобильного, но за весь день Тролле ему так и не ответил. Теперь он опять раз за разом слушал длинные гудки. Он начал волноваться. От одной мысли о том, что Торкель рано или поздно свяжется с бывшим коллегой, Себастиан холодел. Но это обязательно произойдет. Тролле все-таки был одним из лучших полицейских, занимавшихся в девяностых годах расследованием дела Хинде. Торкель в каком-то смысле уважал его. Не как человека, тут они слишком отличались друг от друга, но как полицейского. Думать о Тролле можно все что угодно, но нельзя отрицать того, что он всегда доводил дело до конца и добивался результатов. Рано или поздно Торкель захочет поговорить с ним. Особенно если расследование не сдвинется с мертвой точки. Ведь качественная полицейская работа так и происходит. Переворачивают камень за камнем, расставляют приоритеты и начинают с тех, которые представляются наиболее важными для расследования, и двигаются в сторону менее существенных. Дальше и дальше, пока не отработают весь набор. Тогда начинают все сначала. Тролле не является самой актуальной ниточкой, но со временем хороший полицейский должен прийти к тому, что поговорить с ним стоит, а Торкель – хороший полицейский. На самом деле один из лучших. В какой-то момент в будущем камень «Тролле» перевернут. Когда это произойдет, все запруды могут внезапно дать трещину, все, что Себастиан пытался скрывать, может хлынуть наружу, и все рухнет.

Поскольку полагаться на Тролле Херманссона нельзя.

Имелась еще одна причина, почему Себастиан обратился именно к нему. Тролле не испытывал угрызений совести, не терзался моральными сомнениями. Открыть Торкелю или, еще хуже, Ванье, что Себастиан Бергман поручил ему раскопать дерьмо про ее родителей, несомненно, доставило бы ему удовольствие. Большое. Так рисковать Себастиан не мог.