Генри Олди - Ангелы Ойкумены

– Опять не получилось?

Карни была само спокойствие, почти отрешение. Смирилась с участью призрака? Смирись и ты, говорил ее взгляд. Кто здесь благодарил Создателя за Его милость? Возвращайся, ястреб, не мучайся зря… По контрасту со всадницей белая кобыла заметно нервничала. Стригла ушами, фыркала, сбивалась с шага. Лошадь пугала гроза над горами.

– Ничего, – сказал Диего. – Мы вернемся.

– Вместе?

– Только вместе. Все прошлые возвращения – не в счет.

Маэстро принял девушку на руки, усадил на седло впереди себя. Сегодня все будет по-другому. Все будет иначе. Иначе, иначе, иначе – он твердил слово как молитву, заклинание, псалом, и слово утрачивало смысл: шелестело ветром, дождем, рапирой, выскользнувшей из ножен…

– Заходим на посадку?

Вопрос Пробуса повис без ответа. Коллант рысью шел к горам. Те двинулись навстречу: приблизились, нависли над головами. Острые бесснежные пики, разинутые рты ущелий. Блеск зарниц…

– Там опасно, – не унимался Пробус. – Возвращаемся на Хиззац, а?

Опасно, подумал Диего. Пусть. Мы уже высаживались на Хиззац, хоть истинный, хоть ложный. Планета не имеет значения. А что имеет?

– Возвращаемся, да?

Небеса раскололись, рухнули. Грохот адских орудий сотряс тело, душу, сердце, разум. Нестерпимый свет проник даже сквозь зажмуренные веки. Мысли, образы, боль, память – все смешалось. Да, сказал маэстро, не зная, кому отвечает и зачем. Мы с Карни на берегу Бухты Прощания. Мы горим, не сгорая. Горит Бравильянка под аккомпанемент пушек Лефевра. «Гори в аду!» – и стальная карусель несет нас с доном Фернаном к убийственному финалу. «Гори в аду!» – мы с маркизом плечом к плечу закрываем Карни от слюнявых бесов. «Гори в аду!» – офицеры под руки тащат дона Фернана, оглушенного взрывом. «Диего! Я здесь!» – лязг стали. Дага отправляется в короткий полет. «Гори в аду!» – дон Фернан бежит прочь. Карни лежит на полу спортзала, из ее груди растет цветок смерти. Кладбище Сум-Мат Тхай. Похороны. Святые люди расчленяют мертвеца, ускоряя путь к новой жизни. Священник играет на дудочке. Почему я вспоминаю это? Здесь, сейчас? Почему я не умер, если помню это?!

– Нет!

Лицо Карни – театральная маска трагедии. Девушку била крупная дрожь. Маэстро сжал ее в объятиях – не помогло. Скажи, что это неправда, без слов кричала Карни. Скажи, что это – кошмар, твой ночной кошмар! Дьявольское наваждение, помрачение рассудка – что угодно, лишь бы не правда!

Господи, взмолился Диего. Научи меня лгать, Создатель!

– Над могилой, – произнесла Карни голосом, какого Диего ни разу от нее не слышал. Так звенят комары летней ночью, так стучат кастаньеты в пляске скелетов, – кружится ворон…

– Что?

– В тихом склепе темно и пыльно…

– Что ты говоришь?!

– Мышью память в углах скребется, подбирает сухие крошки. Нет покоя…

– Замолчи!

– …покоя в смерти нет, – подвела итог Энкарна де Кастельбро.

Когда Карни рассыпалась в его руках вихрем черных снежинок, маэстро не сумел удержать девушку. Зато – подвиг титана! – он смог не закричать. Коллант остановился. Горы остановились. Все остановилось, завершилось, пришло к концу.

– Почему она исчезла? – орал Пробус, брызжа слюной. – Куда?!

Диего молчал.

– Что вы ей сделали? Что вы ей сказали?!

Отстранив помпилианца, к маэстро подъехал Гиль Фриш. Пару секунд – очень, очень долго для гематра – он пристально изучал бледного, как смерть, Пераля.

– Нет покоя, – сообщил ему Диего. – Представляете?

– Что именно?

– Покоя в смерти нет.

Хлестко, наотмашь, Фриш ударил маэстро ладонью по лицу.

– Зарежете меня позже, – с равнодушием механизма произнес гематр, когда рапира в мгновение ока вылетела из ножен и легла поперек его горла, щекоча лезвием кадык. – Сперва я хочу услышать от вас: что произошло? Почему сеньорита Энкарна исчезла?

– Я ее убил.

– Как именно вы ее убили?

– Воспоминаниями.

– Я не ослышался?

– Нет. Я убил ее воспоминаниями.

Тяжесть рапиры сделалась неподъемной. Диего вернул оружие в ножны.

– Продолжайте, – велел Фриш.

– Она узнала, что мертва. Что ее похоронили.

– Это вы ей сказали?

– Она увидела это в моей памяти. Я не знал, что такое возможно.

Ближнее ущелье озарилось сполохами багрового пламени, словно в нем пробудился от сна дракон. Пламя вскоре погасло. Дракон ждал. У дракона было змеиное терпение.

– Она вернется, – сказал гематр.

– Нет.

– Она вернется, – с нажимом повторил Гиль Фриш. Прошла целая вечность, прежде чем Диего осознал: этот нажим, с трудом дающийся гематру, равносилен крику. – Стать одним целым, помните? Ваша память – ее память. Вы становитесь целым!

Не повышая голоса, Фриш кричал изо всех сил.

– Вернется? Откуда вы знаете?

Я посчитал, скажет сейчас Фриш. Вероятность – семьдесят семь процентов ровно. Две семерки, счастливое число. Скажи это, молил Пераль гематра. Скажи! Ну что тебе стоит?

– Я верю, – сказал Гиль Фриш.

Диего качнулся в седле, как от удара. Эта пощечина была сильнее той, что Фриш отвесил ему ладонью. Конь? – мир встал на дыбы. Варвар умоляет о расчетах, а гематр верит! Если такое возможно…

– Вперед!

– Вперед нельзя! – задохнулся Пробус. – Надо вернуться!

– Хватит возвращаться! За мной!

Воздух кипел от электричества – гроза шла рядом. В волосах коллантариев, в гривах лошадей плясали колючие голубые искры. По скалистым кручам, шипя и потрескивая, ползали огненные змейки. Вспыхивали, исчезали, возникали снова. В небе били барабаны: стойте, безумцы! Ответом грому небесному был дробный грохот копыт.

Скалы ожили, пришли в движение. Камень уступов плавился, менял очертания. Текли прозрачные струи, испарялись от внутреннего жара – вода, марево, туман…

Рой!

Туча звездной мошкары закрыла путь в ущелье. Ведьмовское варево клубилось, бурлило, кипело на огне. В бурлении рождались картины и образы, способные свести с ума. Они приковывали взгляд, заставляли внимать сюрреалистическим трансформациям роя как откровению, ниспосланному свыше. Линии двойной пентаграммы соединили десять призраков, десять костров, в которых смутно угадывались очертания человеческих фигур. Пентаграмма вывернулась наизнанку, провалилась внутрь себя, вспухла мерцающим яйцом. Яйцо мчалось сквозь бездны роя-космоса: побег, побег на рывок из оков плоти. Мириады мошек – частицы, кванты, волны – пронизывали его в движении бесконечном и безостановочном. Часть тучи уплотнилась, потемнела, обрела форму – малое подобие роя, рой-клон и яйцо, сотканное из мерцания, сблизились, проросли друг в друга бахромой хоботков-пуповин. По нитям, в обе стороны, ринулись искорки: побег, побег на рывок, вслепую, наудачу. Рой-клон замерцал, как яйцо-коллант, в яйце проступили контуры зародыша, миниатюрной копии роя…