Генри Олди - Ангелы Ойкумены

– Финал комедии, – сказал дон Фернан. – Можно аплодировать.

И добавил без тени юмора:

– Театр закрывается. Зрителей просят покинуть зал!

Ствол револьвера указал на нервных, приплясывающих лошадей – и вернулся на линию огня. Собственному эскорту дон Фернан не уделил ни крупицы внимания. Убежденность маркиза в том, что бравильянцы находятся в полном его подчинении, что без приказа они не наделают глупостей, была сродни власти телепата над группой добровольцев. Польщены доверием губернатора, бравильянцы приосанились, сверкнули взорами. Каждый понимал, что и без дуэли ему теперь есть что рассказывать в кабаках на полвека вперед – если, конечно, рассказчику удастся дожить до почтенной старости.

Юдифь начала раскачиваться с большей амплитудой. Джессика, и та не догадывалась, что значат действия кобры. Но, похоже, гвардейцы достигли с Юдифью полного взаимопонимания. Двое уже помогали забраться в седло раненому, бормочущему проклятия капитану дю Рамбуе. Трое отвязывали лошадей. Четверка офицеров покрепче с опаской, стараясь не делать резких движений, приблизилась к телу Дюбуа. Они бросали настороженные взгляды то на кобру, то на револьвер Пшедерецкого. Когда труп был перекинут через спину коня, на котором Дюбуа приехал в сад, офицеры вздохнули с явным облегчением. Последний из десяти участия ни в чем не принимал – стоял, кусал губы, катал желваки на скулах. Джессика предположила, что это капитан Роше – соперник, уготованный полковником дону Фернану. «Милашка Альбер», как назвал его Дюбуа, походил на ребенка, которого жестоко обманули с подарком.

– Почему не сейчас? – внезапно спросил он. – Только вы и я?

Пшедерецкий улыбнулся:

– Извините меня, капитан. Я сломал ногу.

– Может быть, в другой раз?

– Я всегда к вашим услугам.

– Война закончится, маркиз. Войны всегда заканчиваются.

– Даже если война закончится, вы легко отыщете меня. Но имейте в виду, – голос дона Фернана дрогнул, и вряд ли это была слабость, – мои уроки дорого стоят. Очень дорого. Боюсь, вам они не по карману.

Джессике стало зябко. Он уже произносил эти слова, поняла девушка. Кажется, я знаю, кому он говорил про уроки. Кажется, я знаю, что это были за уроки. Кажется – скверное слово для гематрийки, но я не хочу считать вероятности. Ну их к черту, все проценты до тысячной доли…

Земля содрогнулась от взрыва.

Птицы сорвались с ветвей, заполошно хлопая крыльями. Градом посыпались наземь зеленые плоды, решив с перепугу, что лето на исходе, и они созрели. Раздумав искушать судьбу, понукая лошадей шпорами и хлыстом, ринулись прочь гвардейцы. Мертвый Дюбуа подпрыгивал на галопе, свесившись по обе стороны седла. Всплескивал руками, колотил ногами по конскому боку – никто не сообразил привязать полковника, да и веревки не было. Загомонили спутники дона Фернана. Взгляды всех обратились к городу, невидимому отсюда даже ясным днем.

Зато ночь прекрасно позволяла видеть зарево над Бравильянкой.

– Артиллерия? – предположил кто-то. – Бомбы?

– Штурм?

– Мы не слышали залпа, – оборвал догадливых дон Фернан.

– Подкоп? Подвели мины под стену?!

– Мы бы заметили саперов во время работ. Даже если они рыли тихой сапой, со дна исходного рва… Нет, чепуха. Кто делает подкоп со стороны реки? Вода просочится, размоет тоннели, обвалит распорки. Помогите мне сесть в седло!

– Ваша нога, – напомнила Джессика.

– Моя нога? Пока я жив, я не стану ездить на манер полковника Дюбуа!

И дон Фернан добавил с кривой улыбкой:

– Садитесь за моей спиной, сеньорита. Держите меня крепко, обеими руками. Иначе, клянусь спасением души, мне не усидеть в седле!

Юдифь уже заползала в рюкзак.

С неба спускался ангел.

Вестник Господа Горящего – сила, слава, мощь! – вершитель воли Его, исполин из чисел, которые свет, в деснице ангел нес огненный меч. Время спотыкалось рядом с ним, пространство лопалось, как перезрелый гранат. Сияние ослепляло, но в очертаниях посланца – бесполого, согласно церковным канонам – Пералю чудилось что-то женское. Есть ли предел власти Божьей? Есть ли запреты для Него?! Сегодня все будет иначе, вспомнил маэстро свои собственные слова. Радуйся, грешник! Твоя молитва была услышана.

Радуюсь, прошептал Диего.

С детским восторгом Карни глядела на ангела. Глаза ее сияли отражением небесного света. Маэстро спешился, встал на колени. Все закончилось: к добру, к худу ли, неважно. Он оказался прав, дикий варвар выиграл поединок у просвещенной Ойкумены. Физика? Логика? Космо, прости Господи, бестиология?! Вот, ангел, и воля Создателя исполнится: по законам или вопреки им. В руки Твои предаю себя, да будешь властен надо мной…

И началась бойня.

Нет, поправился маэстро, спокойный как гематр, а может, как мертвец в могиле. Чей язык дерзнет назвать бойней возмездие, ниспосланное Всевышним? Пылающий меч вертелся колесом, низвергая бесов в ад, где им и место. Крысами, застигнутыми врасплох, дьяволята бросились врассыпную. Удрать повезло далеко не всем. Клинок ангела рассекал беглецов надвое, пронзал насквозь, словно игла кисею. Он убивал чисто, милосердно, возвышенно – так отпускают грехи. Твари сгорали без остатка: ни визга, ни судорог агонии, ни смрада паленой плоти.

Небесный огонь нес очищение, полное и окончательное.

Когда последние бесы из тех, кто не успел спастись бегством, сгорели, сгинули, расточились в воздухе, ангел шагнул к ущелью. Что там произошло, Диего не увидел – и хорошо, что не увидел. Есть зрелища, запретные для смертных. Ярчайший сполох озарил ущелье изнутри, выжигая темные письмена на бледно-голубой бумаге, и все закончилось.

Ангел возвращался; ангел уходил.

С каждым шагом женственная фигура, сотканная из чисел, которые свет, возносилась над полем битвы. Пробусу, отважно выехавшему вперед, пришлось запрокинуть лицо к небесам. Помпилианец воздел руку в приветственном жесте, свойственном его расе:

– Аве, Рахиль!

Меч в руке ангела превратился в бич из белого пламени. Взмах руки – казалось, ангел решил ответить Пробусу, но внезапно передумал – и бич взметнулся штормовой волной, хлестнул по земле. Маэстро ослеп. Во тьме и боли он молил об одном, неисполнимом. Господи, кричал Диего Пераль. Господь мой, начни все сначала! Позволь мне ослепнуть раньше, навсегда и безвозвратно, с головой окунуться в вечную тьму, лишь бы не видеть, как рядом со мной вспыхивает и сгорает Карни – точно так же, как до нее сгорали уродливые бесы. Обрати время вспять, Боже, выжги мне глаза, убей меня первым, когда я еще был счастлив милостью Твоей…