Евгений Константинов - Кабанье урочище

Либо Павел до начала восхождения порядком вымотался, либо, Вепрь-гора, кажущаяся с воды довольно низкой, на самом деле была в два раза выше. Хотя, возможно, оно и к лучшему – в плане радиосвязи.

Забираться на самую-самую верхотуру он не посчитал нужным – и так весь взмок и запыхался. Мелькнула мысль, мол, знал бы в Москве при встрече с Петром Васильевичем Нешпаевым, что помимо ловли экзотической рыбы в заповеднике придется столкнуться со смертью пусть и ненавистного, но все же коллеги-журналиста, что придется отстреливаться от неизвестного снайпера и расстреливать преследующих лодку бобров, спасать раненого егеря, высаживаться на странный остров, хозяином которого был бывший брэк в авторитете, а затем вместе с ним заниматься скалолазанием, возможно, и не поддался бы он на всю эту авантюру. Хотя, конечно же, мысль была лукавой, никуда бы Павел не делся и обязательно поддался.

Если же принять во внимание, что здесь он познакомился с Осокой… Да только ради этого – к чертям собачьим все мыслимые и немыслимые опасности! Павел задержался на очередном уступе, нажал на рации кнопку вызова и, задрав голову, окликнул проводника:

– Замор, кажется, достаточно высоко заползли. Попробую-ка отсюда с нашими связаться.

И тут же из динамика раздался очень четкий голос господина Монокля:

– Бодрые поползновения! Сэмэн, Сэмэн, вы где? Если слышите, – ответьте. Не можете ответить, срочно возвращайтесь в лагерь. Соревнования закончены, закончены…

– Алексей Леонидович, на связи – Змей. То есть, это Павел Балашов. Сэмэн ранен, как слышите?

– Змей, где вы находитесь, чет побери?!

– На острове. Здесь с нами некий Замор, он… – договорить не получилось. Удар по рации последовал сверху и из-за спины, где по-всему мог находиться только островитянин.

– Да, что за хренатень! – взревел Монокль. – Змей, Змей, чего молчишь? Ты сказал – Замор, я не ослышался? Сэмэн, где вы, блин? На каком острове?

– На Лебяжьем озере острова никто никогда не считал, – напомнил помрачневший Нешпаев и проверил обойму – в ней остался всего один патрон, и еще один был непосредственно в стволе. – Нам бы для начала самим куда-нибудь подальше отсюда ноги унести.

Петр Васильевич всегда придерживался правила, что лучше исполнить задуманное, чем не сделать этого и потом жалеть. Сейчас он больше всего жалел, что совсем недавно промахнулся, по оставшемуся в лодке Лёве, – слишком много тайн узнал от него самого дотошный журналист. Да еще, как назло, Монокль оказался свидетелем того выстрела, – кто знает, поверил ли он, что целью Нешпаева был якобы увиденный им бобер. Знать бы, что предпримет Алексей Леонидович по возвращении в лагерь, знать бы как поведет себя Лёва? И тот, и другой стали для него слишком опасны.

Одна невыполненная задумка повлекла за собой следующую: надо было, ох, как надо – воспользоваться моментом, когда он остался внутри бобровой хатки с Алексеем Леонидовичем и Борисом Яковлевичем, и пристрелить сначала Монокля, затем профессора, забрать у них оружие, дождаться, когда в лаз сунется Прохор, убить и егеря, после чего разобраться с Осокой… Затем под угрозой смерти заставить журналиста вновь взяться за весла и доставить его до лагеря, – однорукому Нешпаеву преодолеть такое расстояние было бы очень проблематично. Лёву он все равно бы убил, но позже.

Тогда, внутри бобровой хатки он обдумал такой вариант и уже поднял пистолет, чтобы для начала выстрелить Моноклю в затылок, но в тот самый момент в хатку вернулся Прохор, и Нешпаев опустил единственную руку – шанс был упущен.

Общими усилиями они вытащили из бобровой хатки три тела, и теперь Монокль мозговал, как правильней распределить по лодкам их, а также двух загрызенных бобрами егерей. О том, чтобы оставить пусть и мертвых людей, в том числе и Люсьен на территории бобровых кос, он даже слышать не хотел.

Лодок было четыре, способных грести – тоже четверо: он сам, Прохор, Осока и Лёва – очень кстати пришелся журналист. Ни однорукий Ношпа, ни раненый Борис Яковлевич в этот список не входили. Мертвецов же было пятеро. Наконец Монокль принял решение: к себе в лодку – Бориса Яковлевича и тело Люсьен; к Прохору тела двух егерей; к Осоке – тело Триды; к Лёве – Нешпаева и то, что осталось от Тапира.

– В тесноте, да не в обиде, – так Монокль прокомментировал свое решение, и возражать ему никто не посмел.

Удержать портативную рацию, по которой пришелся мощный удар «палочкой-выручалочкой», Павлу не удалось. Рация улетела куда-то в сторону, а он матюгнулся и затряс ушибленными пальцами. И вовремя увернулся от очередного удара, нацеленного ему в голову. Схватился за автомат, но Замор вновь атаковал, ткнув Павла острым концом палки в плечо.

Он пошатнулся, камень, под упорной ногой, вывернулся и покатился вниз, а вслед за ним – и сам Павел. Хотя, он не катился, а скользил, вовремя перевернувшись на спину и раскинув руки в надежде ухватиться за какие-нибудь корягу, ветку или хотя бы пучок травы. Каких-то значительных уступов, с которых Павел мог бы конкретно сверзнуться с Вепрь-горы пока не встречалось, но неизвестно, что его ожидало метром или двумя ниже вынужденного спуска. Поэтому Павел старался прекратить все убыстряющиеся низвержение любыми способами: руками, ногами, затылком, своей пятой точкой – так его школьная учительница физкультуры Надежда Николаевна называла задницу.

Выручил ремень автомата, очень вовремя зацепившийся за торчащий из скалы обломанный корень. За этот корень Павел и подтянулся, и уперся ногами в твердую поверхность горы, до подножия которой было десятка два метров, а до вершины – непонятно сколько. Так же, как не было понятно, где там, вверху скрывается коварный Замор, который, возможно, посчитал, что покончил с одним из незваных посетителей его острова.

Павел взял автомат наизготовку. В любом случае Замору предстояло спуститься с вершины горы, по той самой заветной тропинке, которая была рядышком. Значит, Павел его услышит и увидит, а там уж – как повезет бывшему предводителю браконьеров. Но не спускающийся с горы Замор обратил на себя его внимание, а послышавшиеся внизу непонятные звуки.

Сэмэн более-менее пришел в себя. Обильное кровотечение из простреленной руки прекратилось – так слегка сочилась кровушка через повязку. Схрумкав две галеты и запив их несколькими глотками спирта из аптечной фляжки, да еще и добавив таким же количеством глотков из его личной секретной фляжечки, всегда хранившейся в одном из многочисленных карманов камуфляжного жилета, он, вроде бы, и о боли позабыл.

Но в сознании оставался, хотя сначала и не поверил своим глазам, когда из глубины пещеры, а, вернее, из сооруженного в углу камышового шалаша величаво выступила приличных размеров свинья. Не привычная, грязно-розовенькая, а с черным пятачком и серо-бурой щетиной. Но удивил Сэмэна не сам зверь, а то что на свинье-кабанихе был бушлат, подвернутые рукава которого были продеты в ее передние ноги.