Евгений Константинов - Кабанье урочище

Но в сознании оставался, хотя сначала и не поверил своим глазам, когда из глубины пещеры, а, вернее, из сооруженного в углу камышового шалаша величаво выступила приличных размеров свинья. Не привычная, грязно-розовенькая, а с черным пятачком и серо-бурой щетиной. Но удивил Сэмэна не сам зверь, а то что на свинье-кабанихе был бушлат, подвернутые рукава которого были продеты в ее передние ноги.

Сэмэн вспомнил армию, пограничную заставу, на которой прослужил два года, где ради забавы он с сослуживцами точно так же «наряжал» овчарок. Собаки подчинялись своим хозяевам, которые, хоть и вынуждали их побегать за мнимыми нарушителями границы, зато кормили – до отвала. Пограничники-кинологи надевали на собачек бушлат, причем, застегивали все пуговицы, на голову водружали зеленую фуражку, на шею вешали автомат и фотографировались с ними в обнимку.

Это было очень прикольно, но здесь-то, на небольшом острове, где живет один человек – в чем прикол?!

Между тем, разодетая свинья-кабаниха, опустив морду и угрожающе похрюкивая, приближалась прямо к нему, Сэмэну, и ничего хорошего от предстоящей близости он не ожидал. О пистолете вспомнил поздновато и, когда выхватил Макарова из кобуры, кабаниха уже атаковала – с короткого разгона врезавшись мордой ему в грудь. Если бы это был кабан-секач с немалыми по размеру клыками, то Сэмэн сразу бы попрощался с жизнью.

Но ему и так хорошенько досталось: вскрикнув и выронив пистолет, полетевший куда-то вниз. Сэмэн повалился навзничь, напоровшись копчиком на торчащий из земли корень. И это «были еще цветочки»! Из своего охотничьего опыта егерь знал, что если на тебя нападает разъяренный кабан, достаточно в самый последний момент отскочить в сторону, и в этом случае зверь не станет разворачиваться, чтобы атаковать вновь. Все – ты спасся.

Увернуться от напавшей кабанихи Сэмэну не удалось, и зверюга не оставила его в покое, а принялась кусать за что придется, и, словно утрамбовывая, топтать, топтать передними копытами. Да с такой силой и так больно, что Сэмэн заорал в голос и заизвивался, стараясь оттолкнуть от себя кабаниху ногами или оттолкнуться от нее самому. Оттолкнуться получилось, но при этом вместо относительно ровной площадки он оказался по-над кручей, в которую и сверзился.

«Да и черт с ним, что сверзился, – уж лучше сломать себе шею, чем быть затоптанным острыми копытами кабанихи!» – думал Сэмэн, катившийся вниз по относительно пологому склону к подножью горы. Но когда его кувыркания закончились и он, еще не отдышавшись, оторвал израненное лицо от жесткой земли и огляделся, то лучше ему не стало. Самого невезучего егеря окружили пять или семь кабанов, вот-вот готовых наброситься на человека и затоптать его, загрызть и, возможно, сожрать!

Откуда-то сверху прозвучал выстрел, и ближайший к Сэмэну кабан дернулся и завалился на бок, суча копытами не по человеку, а по земле. Еще один выстрел сверху, и второй кабан взбрыкнул – Сэмэн даже успел заметить, как на его щетинистой гриве от попавшей пули возник кровавый минифонтанчик!

– Есть! – закричал Сэмэн, догадавшийся, кто именно спасает его от смерти. – Давай, Змей, давай, мочи тварей!

Выстрел, выстрел, – и вокруг Сэмэна еще два кабана забились в предсмертных судорогах. Остальные прыснули врассыпную, словно их и не было.

– Есть, Змей, есть! – с каждым выстрелом все больше надрывался Сэмэн. И, похоже, после последнего выстрела всерьез надорвался. Во всяком случае, кричать он больше способен не был, мог только хрипеть.

Лёва Голевич налегал на весла, запретив себе оглядываться на тело Андрея Тапирова, которое погрузили в носовую часть лодки, к счастью, без его помощи. На сидевшего на корме Петра Васильевича Нешпаева, не выпускающего из руки пистолет, Лёва тоже старался не смотреть. Расспрашивать его о чем-либо не было никакого желания. Не так давно Нешпаев стрелял из этого пистолета, целясь в него, и если бы не фотоаппарат…

Сейчас у Лёвы, голова которого шла кругом от всего увиденного в урочище, в так называемых «бобровых косах», было одно единственное желание – как можно скорее высадиться на нормальный берег в районе лагеря. Высадиться живым и невредимым и затем, – как можно скорее вообще покинуть заповедник и его окрестности, чтобы вернуться домой в Москву.

Все четыре лодки двигались примерно в одном темпе и преодолели уже больше половины расстояния до лагеря, когда Нешпаев заговорил:

– Что, господин главный редактор самой популярной рыболовной газеты, пора бы нам кое-что обсудить наедине и кое о чем договориться. Как думаешь?

Лёва промолчал.

– От смерти тебя спасла случайность. Надо было целиться тебе не в голову, а в живот, тогда бы никакой фотоаппарат не спас. Но, получив пулю в живот, ты мог бы упасть в лодку, а это в мои планы не входило. Упал бы за борт, и – с концами, водичка Лебяжьего озера об этом позаботилась бы. Труп в лодке – совсем другое дело. Монокль в таких тонкостях мужик ушлый, разобрался бы, что к чему, и тогда уже кирдык был бы мне…

Правда, он все же отреагировал на тот мой выстрел, но я постарался убедить его, что стрелял в бобра. Скорее всего, в плане этого Монокль до сих пор пребывает в сомнениях. И ты эти самые сомнения должен развеять, понял?

Лёва не ответил, лишь бросил на Нешпаева мимолетный взгляд.

– Ты не зыркай, не зыркай. Я ведь и сейчас могу тебе башку продырявить, а после сказать, что с одной-то рукой – по неосторожности выстрелил. Или вообще заявить, что у столичного журналюги-мажора ото всего увиденного крыша поехала, в глазах помутилось, ты на меня набросился, и я был вынужден защищаться. Скорее всего, меня бы посадили, но, возможно и нет – на хорошего адвоката деньжата имеются, – Нешпаев движением кисти направил ствол в лицо Голевич.

– Что молчишь, не боишься такого расклада?

Лёва зажмурился, но весел не отпустил, продолжая грести.

– Правильно, журналюга делаешь, что боишься. Но меня и самого такой расклад не устраивает. К тому же до сих пор мы не сделали друг другу ничего плохого. Фотоаппарат – фигня, возмещу я тебе его стоимость. Просто ты узнал кое-что лишнее – и от Евдокимыча, и от меня… Хотя это дело поправимое, если, конечно, мы с тобой здесь и сейчас, договоримся, как джентльмены… Чего молчишь-то, язык от страха проглотил?

– О чем договоримся? – наконец-то открыл рот Лёва.

– Всего лишь о двух вещах, – ухмыльнулся Нешпаев. – Ты подтвердишь Моноклю, что я стрелял не в тебя, а в бобра. И еще ты никогда и никому не заикнешься о кабырыбе, забудешь о ней, вычеркнешь из головы. Если ты мне сейчас это пообещаешь, так сказать, дашь честное слово не нарушать договор, то и я со своей стороны, пообещаю, тебя не трогать, то есть, не убивать. Как тебе такое джентльменское соглашение?