Стивен Джонс - Франкенштейн

— Я… пришла взять интервью у Твари.

С этими словами Конфетка показала прихваченные с собой блокнот и карандаш и выразительно помахала ими перед носом охранника. Глупо. Действительно глупо. Он на такое в жизни не поведется.

— Да ну? А я пришел потрахаться с Мадонной. Удостоверение есть?

Конфетка сунула охраннику фальшивую пресс-карту. Ее состряпала Фрэн на работе в копировальном салоне. Под фотографией, над именем и фамилией Конфетки, сообщалось, что она сотрудничает с "Хаосом" — одним из местных развлекательных журналов.

— Тварь не дает интервью. И ни с кем не разговаривает.

— Со мной он поговорит, — смело заявила Конфетка. — Скажите ему, что я здесь.

Охранник бегло просмотрел пропуск и окинул Конфетку неприязненным взглядом:

— Побудь здесь, сестренка.

Он трижды постучал в дверь костяшками пальцев, а затем проскользнул внутрь.

"Что я делаю? — спросила себя Конфетка. — Сейчас самое время бежать, пока этот тип не вернулся и не вышвырнул меня из клуба раз и навсегда". И тем не менее она не могла сдвинуться с места… А возможно, просто не хотела. Может, у нее и не выйдет повидаться с Кадавром, но она, по крайней мере, попыталась.

Охранник вернулся уже без пропуска. Конфетка ожидала худшего и была потрясена, когда он буркнул:

— Ладно, заходи.

Он отступил и приоткрыл дверь — буквально на дюйм. "Да он просто тупой", — с облегчением подумала Конфетка. Эта мысль придала ей смелости.

С неистово бьющимся сердцем она распахнула дверь.

Казалось, она с порога шагнула в непроглядную ночь. В комнате пахло сыростью и гнилью. Воздух наэлектризован, как перед грозой. Конфетка дотронулась до бронзовой дверной ручки и ощутила слабый удар тока.

Через минуту ее глаза привыкли к темноте. За гримировочное зеркало, точно факелы, были засунуты две черные свечи. Впереди, в кресле, шевельнулся неясный силуэт. Конфетка напомнила себе, что обратной дороги нет. Стараясь не топать ботинками "Doc Martens", она вошла в гримерную.

Тишина оглушала ничуть не меньше, чем музыка, еще совсем недавно разрывавшая барабанные перепонки.

— Садись, — прозвучал сиплый голос.

Сомнений нет — это был Тварь.

Конфетка нервно огляделась по сторонам. Различить что-то было почти невозможно. В одном углу стояла кушетка, а рядом кресло, в котором сидел Тварь. Не сводя с него глаз, Конфетка робко примостилась на краю кушетки.

Никогда еще она не видела Тварь так близко. Он сидел у гримировочного столика. Черные свечи горели за его спиной. Затылок Твари отражался в зеркале, а лицо оставалось в глубокой тени. Даже сидя он казался намного больше, чем представляла себе Конфетка.

— Я… э-э… — запинаясь начала она. Дальше врать было боязно, но сказать правду — еще страшнее. — Я знаю, что вы нечасто даете интервью, но… ваша группа играет потрясающе. И вы тоже… потрясающий.

Тварь фыркнул и поднял пропуск, который Конфетка отдала охраннику.

— Ты — Элизабет. — Английский акцент звучал очень эротично.

— Конфетка, — уточнила она и тут же почувствовала, как глупо это звучит. — То есть да, мое настоящее имя — Элизабет, но все зовут меня Конфеткой.

Он снова издал невнятный звук. Может быть, это означало "Тебе идет"?

Занервничав еще больше, Конфетка схватилась за карандаш и блокнот и постаралась принять деловой вид, всей душой надеясь, что Тварь не станет расспрашивать о журнале, с которым она якобы сотрудничает.

Чтобы скрыть смятение, она попыталась перехватить инициативу:

— Итак… давно ли вы занимаетесь музыкой?

— Я начал с флейты. Это было почти два столетия тому назад.

— Ну да! — Конфетка хихикнула, но тут же смолкла, обнаружив, что смеется только она. — Так вы и правда тот самый Франкенштейн?

Она слышала об этом в клубе. Говорили, будто именно так заявил Тварь недавно в выступлении по MTV. В первом своем интервью. Шикарный рекламный ход.

— Нет!

Оглушительный выкрик вонзился в уши Конфетки, как острый скальпель. Она безотчетно вскочила.

— Сядь, Элизабет. Прошу тебя. — Голос Твари тотчас снизился до сиплого полушепота, который так нравился Конфетке.

Она села, но все же поглядывала на дверь.

— Виктор Франкенштейн был самым обычным человеком. Я — его создание. Разве ты не помнишь его исповедь Роберту Уолтону, записанную Мэри Шелли?

Господи, что такое он несет?

— Вы имеете в виду книгу? "Франкенштейн"?

Тот же фыркающий смешок.

— Ну-у… мы ее читали в школе, — неуверенно проговорила Конфетка.

Это было наполовину правдой. Книгу прочитали ее одноклассники. Сама она лишь пролистала сокращенное издание.

— Я видела фильм "Франкенштейн", — с надеждой прибавила она.

— Он создал меня, и тем не менее рассказ его был ложью! Я не одержим злом! Впрочем, одну мою черту он описал совершенно правильно. Хоть я, к своему несчастью, и бессмертен — разве мне не присущи те же чувства, что и обычным людям? Разве я не способен ощущать жару и холод, боль и наслаждение? Разве солнце не слепит мне глаза, а ночная тьма не пробуждает в моем сердце страх? Разве я не такой, как ты, прекрасная Элизабет?

Ух ты! Неужели Тварь на нее запал? Конфетка не верила в собственную удачу. Она в гримерной Твари, наедине с самым сексуальным парнем в мире! Фрэн умрет от зависти.

Молчание Твари напомнило Конфетке о причине ее прихода. Она быстренько набросала в блокноте последнюю фразу — ту, где Тварь назвал ее прекрасной, — и посмотрела на него.

— Так что же случилось на самом деле?

Тварь встал. Конфетку поразил его гигантский рост. Он и со сцены казался огромным, но сейчас, когда их разделяла пара шагов, выглядел самым настоящим великаном. Да в нем, должно быть, два с половиной метра росту! Меря шагами гримерную, Тварь задевал макушкой потолок, руки его свисали ниже коленей, хотя, казалось, он был сложен пропорционально. Двигался он, как и всегда, резко и судорожно — то ли у него болели суставы, то ли ноги плохо срослись после старого перелома. Пламя свечей бросало тени в глубину шрамов, покрывающих все его лицо, грудь и руки. Мать Конфетки, мельком увидев его в том самом интервью по MTV, сказала, что он жуткий урод. Но Конфетка-то видела, как прекрасны эти раны.

— Он сделал это ради нее, — наконец проговорил Тварь.

— Ради нее? Кто она?

Он помолчал, сверху вниз глядя на Конфетку. В отблесках свечей его черные волосы мерцали, а шрамы, исчертившие лицо, смахивали на боевые увечья. Он был такой громадный! Конфетке показалось, что на нее взирает древний воинственный бог.

— Элизабет, кто же еще? Он создал меня для Элизабет.