Харлан Эллисон - Самой тьмы мрачнее

Менестрель понял, что все слушают, - и снял с плеч инструмент. Потом с помощью ремня пристроил этот узкий ящик со звучащими стержнями у себя на груди. Пальцы его молили и допытывались, извлекали из стержней песнь души, брошенной в темницу пустоты, оставленной умирать, мучительно рыдающей - и не столько от страха самой смерти, сколько от страха оказаться в одиночестве, когда раздастся последний зов.

И рабочие заплакали.

Они плакали, нисколько не стыдясь своих слез, а соленая влага проделывала светлые дорожки на перепачканных лицах и смешивалась с выступившим от тяжкого труда потом. Погруженные в свои безмолвные мечты, рабочие так и стояли, пока Менестрель к ним приближался.

И, никак не желая понять, что все закончилось, - долгие мгновения спустя - после того, как его причитание уже отлетело далеко к склонам холмов, - они все прислушивались к последним нотам элегии.

Потом неловкие руки принялись вытирать слезы, еще больше пачкая лица, спины медленно повернулись - и люди снова взялись за работу. Казалось, они не могут взглянуть подходящему к ним Менестрелю в лицо - словно взгляд его слишком глубок, слишком пронзителен, что бы так просто его стерпеть. И в этом чувствовалась какая-то смесь уважения и страха.

Менестрель стоял в ожидании.

- Эй! Послушайте!

Менестрель не шевельнулся. Позади раздались осторожные шаги. Наконец к нему подошел астронавт - загорелый, гибкий, едва ли не столь же высокий, что и сам Менестрель. Тот сразу припомнил другого такого же светловолосого парня, которого некогда знал. Сходство было поразительное.

- Простите, Менестрель, не могу ли я чем-то помочь? - спросил астронавт с заметным акцентом жителя далекой Земли.

- Как называется эта планета? - осведомился Менестрель - голосом негромким, будто игла, медленно пронизывающая бархат.

- Аборигенты зовут ее Оди, а на картах она обозначена как Rexa Majoris-XXIX? А что, Менестрель?

- Пора двигаться.

Астронавт широко улыбнулся - вокруг его светло-карих глаз тут же изогнулись радостные морщинки.

- Нужно подвезти?

Менестрель кивнул.

Лицо астронавта совсем помягчело, напряженные линии от долгого вглядывания в пространство вечной ночи разгладились, и он протянул Менестрелю руку:

- Меня зовут Квонтри. Я главная шишка на "Духе Люси Марлоу". Если вы не сочтете за труд спеть в дороге для пассажиров, буду рад приветствовать вас на борту.

Высокий мужчина улыбнулся - лицо его на миг словно озарилось сиянием.

- Это не труд.

- Вот и отлично! - воскликнул астронавт. - Пойдемте, я устрою для вас спальное место в рулевом отсеке.

И они направились к кораблю, минуя бригады чистильщиков и шахтных рабочих. Прошли среди ослепительного свечения флуорогорелок и шипящих струй автоматических сварочных аппаратов. Астронавт по имени Квонтри указал на отверстие в гладком борту корабля, и Менестрель взошел на борт.

Квонтри устроил ему спальное место по соседству с топливными баками реактора, отделив купе с помощью электроодеяла, которое он повесил на ограду грузового рельсового пути. Менестрель лег на койку - которой послужил ремонтный верстак - и подложил под голову подушку.

Мгновения улетали неслышно, и погруженный в раздумья Менестрель уже едва ли сознавал, что иллюминаторы наглухо закрываются, радиоактивные добавки поступают по трубкам вячейки конвертера, а подъемные трубы выталкиваются наружу. Он не отвлекся от своих мыслей, даже когда трубы разогрелись, обращая почву шахты под своей громадой в зеленое стекло. Те самые трубы, что понесут корабль до той высоты, где будет разбужен Пилот, или разбужена, как чаще всего случалось в связи с особенностями этого типа псиоидов, - разбужена, чтобы ввести звездолет в гиперпространство.

Когда корабль оторвался наконец от твердого грунта и со свистящими вспышками труб рванулся вперед, Менестрель лег на спину, позволяя настойчивой руке ускорения вдавить его в еще более глубокую задумчивость. В голове крутились мысли: о прошлом, о более отдаленном прошлом... обо всех прошлых, какие он когда-либо знал.

Потом ячейки конвертера отключились, корабль чуть вздрогнул - и Менестрель понял, что они вошли в гиперпространство. Он приподнялся на койке - а глаза его по-прежнему были далеко-далеко. Мысленно скиталец с головой погрузился в облачную пелену того мира за миллиарды световых лет, мира, что уже столетия был для него недоступен. Того мира, который он уже никогда не увидит.

Есть время бежать и есть время отдыхать - но отдыхать можно и на бегу. Менестрель улыбнулся своим мыслям так слабо, что это и улыбкой было не назвать.

А потом внизу, в машинном отделении, услышали его песню. Услышали ее мотив - такой нужный и укрепляющий, столь созвучный с полетом в гиперпространстве. И механики улыбнулись друг другу с такой нежностью, которую на их суровых лицах было себе даже не представить.

- Славный будет полет, - с улыбкой сказал один другому.

В служебном отсеке Квонтри поднял взгляд на плотно опущенные щиты, за которыми теперь мелькала безумная мешанина не-пространства, и тоже улыбнулся. Предстоял и вправду славный полет.

Пассажиры в каютах прислушивались к странным мотивам доносившейся откуда-то снизу одинокой музыки - и, сами толком не зная почему, тоже вынуждены были признать, что полет и в самом деле предстоит очень славный.

А в рулевом отсеке пальцы музыканта бродили по клавиатуре потрепанного теремина - и никто не увидел, как тот, кого все звали Менестрелем, раскурил сигарету без спички.