Харлан Эллисон - Шаги

Харлан Эллисон

Шаги

Тьма для нее не сгустится над Городом Света. Для нее ночное время время жизни, время, полное света более яркого, чем вся неоновая мишура Елисейских полей.

Ночь не опускалась ни на Лондон, ни на Бухарест, ни на Стокгольм, ни на один из пятнадцати городов, где она проводила свои каникулы. Гастротур по столицам Европы.

Ночь для нее наступила в Лос-Анджелесе. Головокружение, постоянная настороженность, боль и голод, неутолимый страшный голод, неослабевающая боль. Лос-Анджелес становился опасен. Слишком опасен для одной из детей ночи.

Но Лос-Анджелес был позади — вместе со всей газетной шумихой о БЕЗУМНОЙ БОЙНЕ, о ПОТРОШИТЕЛЕ, об УЖАСНЫХ СМЕРТЯХ. Все позади… Как и Лондон, Бухарест, Стокгольм и еще добрая дюжина ее угодий. Пятнадцать чудных банкетных залов.

Теперь она была в Париже — впервые в жизни! — а впереди ждала ночь, залитая светом, манящая…

В "Отель де Сен Пер" она всласть понежилась в ванне, по привычке оттягивая миг, когда пора будет отужинать, пора насытить свою страсть.

Она немало изумилась, обнаружив, что мочалки во французских отелях не предусмотрены. Сначала она решила, что мочалку забыла принести горничная, и позвонила дежурному администратору. Девушка, снявшая трубку, даже не сразу поняла, о чем речь. Дежурная была явно не сильна в английском, ну а французский так и оставался темным лесом для Клэр. Она владела говором Лос-Анджелеса — а что от него толку в Париже? По счастью, языки не были для Клэр помехой, когда она заказывала блюда. Вот уж что не проблема.

Перекурлыкивались они минут десять, и дежурная наконец поняла, что у нее просят мочалку.

— A! Oui, mademoiselle, — сказала она, — Ie gant de toilette!

Клэр это каким-то чудом поняла.

— Да, именно… oui, ox… gant, как там его… oui… мочалка!

Еще минут через десять она выяснила, что французы считают предмет, которым намыливаются, столь интимным, что в номерах Отелей его не оставляют и вообще берут в путешествия свои собственные gants de toilette.

Ее это позабавило. И даже понравилось. Эдакое проявление совсем иного жизненного уклада — и оно сулило новые ощущения, новые восторги, а может быть, и новые высоты в любви. Она предвкушала целое пиршество экстаза… В ночи. В ярком свете тьмы.

Она долго не вылезала из ванны, ополаскивая свои длинные белокурые волосы под струями воды из гибкого душа. Горячая вода каскадом стекала по телу, обволакивая ее, скользя меж бедер, снимая напряжение после перелета из Цюриха, смывая вялость, овладевшую ею еще в Лондоне. Она вытянулась в ванне, целиком погружаясь в воду. Возрождение. Возвращение юности. И она была зверски голодна. Но Париж славился своими кушаньями на весь мир. Она устроилась за наружным столиком в Ле де Маго, кафе на бульваре Сен-Жермен, где в сороковые — пятидесятые годы сиживали Борис Виан, и Сартр, и Симона де Бовуар, думали себе свои думы и время от времени записывали фразы, пронизанные осознанием одиночества бытия. Они сидели, потягивая свои аперитивы, свои «перно», и их преисполняло чувство единства человека и вселенной. Клэр сидела и думала о своем неодолимом единстве с отдельными представителями человечества. А до вселенной ей не было никакого дела. Дети ночи рождались с одиночеством в крови, оно переполняло их вены. Для нее идея экзистенциального одиночества была не абстрактной теорией, а образом жизни — с первого момента осмысления таковой.

Она всегда тщательно продумывала свою одежду. Сегодня — очередь платья небесно-голубого шелка, с разрезом спереди. Она сидела чуть в стороне от толпы, повернувшись к тротуару; на столике — только стакан «перье» с лимоном. Она не стала заказывать ни паштет, ни отварное мясо: не надо перебивать аппетит, если предстоит изысканная трапеза. Весь день она удерживалась даже от того, чтобы просто перекусить, балансируя на грани голодания.

А блюдо как раз проходило мимо. Лет сорока с небольшим, в меру упитанное, оно держалось прямо, как маршал Фош в купленном ею буклетике по истории Франции. На нем был двубортный серый костюм, сшитый с помпезностью, призванной скрыть не самое высокое качество материала.

Мужчина, которого она окрестила про себя Маршалом Фошем, поравнялся с кафе, уловил мелькание нейлонового чулочка, когда она рассчитанным движением закинула ногу на ногу, обернулся, встретил взгляд зеленых глаз и врезался в тетку с кошелкой, битком набитой зеленью и хлебом. Они топтались, пытаясь разминуться, пока тетка в конце концов не отпихнула его локтем и не ушла, бормоча под нос нечто нелицеприятное.

Клэр залилась чистым, звонким, обезоруживающим смехом.

— У старушек ужасно острые локти, — сообщила она ему. — Они сидят дома дни напролет и точат локти пемзой.

По тому, как он на нее уставился, было нетрудно понять: рыбка на крючке.

— Вы говорите по-английски?

Ему понадобилось несколько секунд, чтобы мысленно перестроиться на другой язык. И тогда он подошел на шаг ближе.

— Да, говорю.

Голос глубокий, но уж слишком размеренный: голос человека, смотрящего при ходьбе себе под ноги, чтобы не вляпаться в собачье дерьмо.

— А я вот, к сожалению, не говорю по-французски, — произнесла она, сопровождая слова глубоким вздохом, от которого голубой шелк на груди чуть-чуть распахнулся. Чтобы привлечь внимание собеседника к этому обстоятельству, она, словно бы извиняясь, поднесла к груди точеную бледную руку. Он жадно проследил это движение сузившимися глазами. На крючке ты, дружок, ох и на крючке.

— Вы американка?

— Да, из Лос-Анджелеса. Вы там не бывали?

— Конечно, бывал. Я частенько бываю в Америке. Работа, знаете ли.

— И что за работа?

Теперь он стоял совсем рядом, перебросив дипломат в левую руку и подтянувшись, чтобы скрыть рыхлую округлость животика.

— Можно мне присесть?

— Да, конечно же… Как невежливо с моей стороны. Присаживайтесь.

Взяв свободный стул, он засунул под него дипломат и уселся с ней рядом. Ноги он скрестил с тщательностью, вполне подобающей маршалу Фошу так, чтобы стрелки на штанинах были ровными, острыми. И постарался втянуть живот.

— Я занимаюсь произведениями искусства, — поведал он. — Прекрасные работы новых художников, графиков. Приходится путешествовать по всему миру.

"Явно не на своих двоих, — уточнила про себя Клэр. — 747-м, Трансъевропейским экспрессом, на торговых судах, прихватывающих по пути десяточек пассажиров… Но уж никак не на своих двоих. В ваших телесах. Маршал Фош, мышц на шпульку намотать не найдется".

— Звучит просто чудесно, — сказала она. Азарт. Бьющее в голову вино. Распахнутые настежь двери. Приглашения на веленевой бумаге украшены элегантными виньетками. И как заведено с самого утра мира — пауки и мухи.