Сергей Лексутов - Полночный путь

Казарин поднял чашу, сказал:

— Ну, дай вам Бог здоровья, чтоб довершить столь большое дело… — выпив, он добавил: — Великое дело…

Горчак, осушив чашу, спросил:

— Ты што же, тоже, наконец, окрестился?

Казарин мотнул головой, сказал:

— Окрестился… Долго я думал, сомневался, попа пытал, умные книги читал… Любо мне это, и жить не так страшно стало… Ладно, когда пойдете?

Горчак сказал:

— Ты крепостцу в устье Самарки знаешь?

— Кто ж ее не знает, и продувную бестию, ее воеводу?! — Казарин весело засмеялся. — Все казанские купцы знают, что когда мимо нее гребешь, грести приходится одной рукой, другой подметки придерживать — срежет ведь!

— Ну, вот и хорошо. Сколько ты народу можешь нанять?

— Да сколько угодно!

— Сколько угодно — не надо… — терпеливо выговорил Горчак. — Нужны лучшие из лучших.

Казарин посерьезнел, проговорил:

— Мы с Реутом о сорока уговорились. Сто шестьдесят наймут киевляне и северские купцы…

— Эт хорошо. Две сотни как раз и хватит. Со степняками драться не придется; любому вождю сабельку подари — и он тебя через свои кочевья на руках прикажет нести. Я думаю, по одной телеге на троих как раз хватит. Так что, ты своих в Киев не посылай, а пошли-ка их на Самарку, эдак чтобы к концу марта они уже там были. Да чтоб семьдесят телег и доставили. Оттуда и двинемся по Великому Полночному Пути, — Горчак с удовольствием, смакуя, выговорил полюбившееся ему название. — Да нагрузи от себя и казанских купцов, сколько можете, котлов железных или медных, ножей, сабель, наконечников для стрел. У них наконечники особо ценятся, кто победнее, так вообще костяными да каменными пуляют…

Казарин покачал головой, пробормотал:

— Ох, давно я знаю касогов… Как бы эти наконечники в вас же и не полетели?..

— Не полетят! — Горчак засмеялся. — У них точно так же, как у придонских касогов — молодежь шалит.

Тут слуги внесли яства, и дальше уже о делах не говорили; оголодавшие за время похода путники, налегали на яства, да на доброе вино. Пировали до полудня, и когда еще и в голове не шибко кружилось, да и кое-что в животы бы еще влезло, Горчак поднялся, сказал:

— Спасибо за хлеб, за соль, но нам до ледостава в Киеве надо быть.

Казарин тоже поднялся, проговорил серьезно:

— Пусть ваш путь будет, как эта скатерть… Я послал воз припасов к вам на ладью.

Когда вышли во двор, Звяга весело сказал:

— Ветерок, однако, знатный веет… Хмель не перегорит на веслах, а то было бы жаль…

Спустились по взвозу, работники купца как раз закончили таскать припасы с телеги на ладью. Купец не поскупился; кроме всякой походной снеди, вроде пшена, копченого мяса, да солонины и сухарей, еще было и несколько больших жбанов меда. Не медля, развернули парус — ладья резво побежала по все еще широкой и полноводной Итили.

Чтобы хоть немного сократить путь, свернули в Оку, но вода была низкой, потому, то и дело садились на мели, а водичка была уже студеной. Горчак распорядился, просто так меды не пить, только для согреву перед сном. По Угре и вовсе пришлось тащить ладью на себе. На волоке долго пришлось уговаривать мужиков; они отнекивались, да отговаривались тем, что и быки-то у них поотощали, и колеса рассохлись, и что в это время уже никто не переволакивается. Только когда Горчак пообещал заплатить втрое, против обычной цены, тут же нашлись и быки, и тележные колеса. По Днепру уже плыли сквозь кружение белых мух. Последний отрезок пути, верст в триста, плыли и по ночам, и все равно чуть не вмерзли в лед. Когда показался Киев, шуга уже загустела так, что еле продрались к берегу. Пока искали мужика с упряжкой быков, который зарабатывал на жизнь, выволакивая ладьи на берег, прискакал Реут. Сидел неподвижно на коне, в белых струях первой метели, терпеливо ждал, пока ладью выволокут на берег, после чего сказал:

— Шарап, Серик и Звяга, вы пока отдыхайте, и думайте; идти, иль не идти в сибирский поход, а мы с Горчаком помозгуем — как идти, и когда. Как понадобитесь, я пришлю за вами.

Весть о возвращении Серика долетела до Батуты раньше, чем Серик нашел кого-нибудь, чтобы послать оповестить брата. Из ворот выехала телега, спустилась к ладейному полю, Батута натянул вожжи, тяжело соскочил с телеги, накинул вожжи на ближайший кол, и только после этого подошел к Серику, крепко обнял, отстранился, оглядывая, сказал:

— За одно лето заматерел так, как и после битвы с печенегами не заматерел… Што, трудный был поход?

Серик, разглядывая широкое, с окладистой бородой, лицо брата, проговорил улыбаясь:

— Не то, чтоб, но так далеко от родного дома я побывал, что и разумом не обхватить. А скоро еще дальше идти…

— Ну, поехали домой. Там уж банька топится…

Когда въехали во двор, Серик почувствовал, что двор, будто теснее стал, и тут сообразил, что рядом с кузней, желтеет свежий сруб какого-то еще строения. Серик сказал:

— Што, наконец-то надумал расширить кузню?

Батута ухмыльнулся, проговорил степенно:

— Забыл тебе сказать, что нынче осенью женился я, наконец…

— И что? Потому и кузню расширил? — изумился Серик. — А меня чего не дождались на свадьбу?

Батута вздохнул, проворчал:

— Боялся, что Шолоня передумает…

— Дак он, какую из дочерей за тебя отдал?

— Ну, не младшую же… — пробурчал Батута. — И то матери пришлось его целый месяц уламывать. Да и уговорила-то она его только потому, что придумала на паях волочилку поставить…

С крыльца ссыпались сестры, но среди них уже не было старшей, Купавы. Серик возмущенно воскликнул:

— Ты што же, без меня и сестру замуж отдал?!

Батута пожал плечами, сказал:

— Шибко уж выгодный жених попался… Помнишь, прошлой осенью боярина повстречали по пути на торг?

— Ну, помню…

— Вот он за своего сынка и сосватал…

— Дак мать же против была!

— Я уломал. Ты в именитые люди тоже выбиваешься. Глядишь, скоро и в купцы выйдешь; мне Реут недавно намекал… Так что, боярину нечего стыдиться такого родства…

Две оставшиеся сестренки подбежали к Серику, теребили его, щебетали что-то, он не прислушивался. Пошел навстречу матери, которая медленно сходила с крыльца. Подойдя к крыльцу, Серик низко поклонился, мать сошла с последней ступеньки, обняла его, потом отстранила, оглядела, прошептала:

— Целехонек…

Серик усмехнулся, сказал:

— Да што мне сделается? Всего-то и делов, что по касожским степям проехались… И вовсе касоги не такие страшные, как про них брешут; мы в двух стойбищах побывали: в одном три дня пировали, в другом аж пять дней.

Мать спохватилась, сказала поспешно: