Филип Дик - Кукла по имени «Жизнь»

Когда меня привязали, вошел доктор Шедд и приветствовал меня:

— Роузен, я собираюсь включить вас с групповую терапию: вдобавок к тому, чем мы занимаемся здесь. Вы понимаете, что такое групповая терапия? Вы выложите свои проблемы перед группой пациентов, своих товарищей, а они будут их комментировать… вы будете сидеть вместе с ними, пока они будут обсуждать вас и те моменты в ваших рассуждениях, где вы свернули на бездорожье. Вы увидите, что все это происходит в дружеской и неформальной атмосфере. В общем, это достаточно действенное средство.

— Хорошо, — мне было очень одиноко здесь, в клинике.

— У вас не будет возражений, если материал, полученный в результате наших с вами экспериментов, поступит в распоряжение вашей группы?

— Господи, конечно нет. Почему бы мне быть против?

— Ксерокопии записей наших с вами сеансов будут распределены между участниками группы перед каждым собранием… вы осознаете, что мы записываем все ваши «уходы» для аналитических целей и с вашего разрешения для использования в группах терапии.

— Я вам, несомненно, дам свое разрешение, — сказал я. — Не возражаю, если группе моих товарищей по несчастью станет известно содержание моих фантазий, особенно если они смогут мне объяснить, где я сделал ложный ход.

— Вот увидите: нет группы лиц, более обеспокоенных тем, чтобы вам помочь, чем группа ваших товарищей — пациентов нашей клиники, — сказал доктор Шедд.

Мне сделали укол галлюциногена, и я снова погрузился в свой контролируемый уход…

Я сидел за рулем своего «Шевроле Мэджик Файр», ехал по очень оживленному фривею, возвращаясь домой в конце дня. Диктор, ведущий передачи для тех, кто в пути, рассказывал мне о дорожной пробке где-то впереди.

— Столпотворение, конструктивный подход или хаос, — говорил он. — Я проведу тебя сквозь это, дорогой друг.

— Спасибо, — громко сказал я.

Сидящая рядом со мной Прис дернулась и раздраженно спросила:

— Ты всегда разговариваешь с радио? Это плохой признак: я всегда знала, что психика у тебя не из самых крепких.

— Прис, — обратился я к ней, — несмотря на твои слова, я знаю, что ты меня любишь. Разве ты не помнишь, как мы были с тобой наедине в квартире КолЛи Нилд в Сиэтле?

— Нет.

— Разве ты не помнишь, как мы занимались там любовью?

— Господи, — сказала она резко.

— Я знаю: ты любишь меня, что бы ты ни говорила.

— Высади меня здесь, на дороге, если ты и дальше собираешься говорить такие вещи. Меня от тебя тошнит.

— Прис, — сказал я, — почему мы с тобой едем вместе? Мы возвращаемся домой? Мы женаты?

— О Господи, — простонала она.

— Ответь мне, — сказал я, не отрывая взгляда от грузовика, ехавшего впереди.

Она не ответила, а только, вывернувшись, уселась у дверцы, как можно дальше от меня.

— Мы женаты, — сказал я, — я знаю, что это так. Когда я пришел в себя, доктор Шедд казался довольным:

— Вы проявляете прогрессирующую тенденцию к улучшению. Думаю, можно спокойно сказать, что вы достигаете эффективного внешнего катарсиса для своих регрессивных половых влечений, а это именно то, на что мы рассчитываем.

Он ободряюще похлопал меня по спине, совсем как мой партнер Мори Рок недавно…

На моем следующем сеансе Прис выглядела постарше. Мы с ней медленно прогуливались по большому железнодорожному вокзалу в Чейенне, штат Вайоминг. Был поздний вечер, мы гуляли по подземному переходу, под путями, потом поднимались вверх, шли до самого конца перрона и там молча стояли рядом. Ее лицо повзрослело, стало более полным. Она определенно изменилась, пополнела. И казалась гораздо спокойнее.

— Сколько лет, — спросил я, — мы с тобой уже женаты?

— Разве ты не знаешь?

— Значит, мы все-таки женаты, — сказал я, и сердце мое переполнилось ликованием.

— Ну конечно же: не думаешь ли ты, что мы живем просто так? Что такое с тобой, ты что, память потерял или что?

— Пойдем-ка в тот бар, который мы с тобой видели — там, напротив вокзала. Он, кажется, уютный.

— Ладно, — согласилась она, а когда мы направились обратно к подземному переходу, она вдруг сказала: — Я рада, что ты уводишь меня подальше от этих пустых рельсов… они меня угнетали. Знаешь, о чем я было начала думать? Мне хотелось знать, как это бы выглядело, если бы пришел электровоз, а ты бы вдруг упал перед ним на рельсы и он бы проехал по тебе, разрезав надвое… Мне хотелось знать, что ощущаешь, когда все кончается вот так, падением на рельсы, будто ты собирался лечь поспать…

— Не говори так, — сказал я, обнимая ее и прижимая к себе. Она была застывшей и неподатливой, как всегда.

Когда доктор Шедд разбудил меня от грез, вид у него был как на похоронах:

— Я не слишком счастлив наблюдать элементы патологии, возникающие в ваших видениях: это показывает, какая еще пропасть перед нами. В следующий, пятнадцатый раз…

— Пятнадцатый! — воскликнул я, — вы хотите сказать, что этот сеанс был четырнадцатым?

— Вы здесь уже больше месяца. Боюсь, что ваши эпизоды сливаются друг с другом: этого следовало ожидать, так как иногда не наблюдается никакого прогресса, а иногда повторяется тот же материал. Пусть вас это не беспокоит, Роузен.

— Хорошо, доктор, — сказал я, почувствовав, как мне становится не по себе…

На следующем сеансе — или во время того, что моему нарушенному сознанию показалось следующим сеансом — я снова сидел вместе с Прис на скамейке в сквере Джека Лондона в пригороде Окленда, Калифорния. На этот раз она была грустна и сидела тихо: никаких голубей, увивавшихся возле нее в надежде на подачку, она не кормила, а просто сидела, сложив руки и опустив глаза.

— Что с тобой? — спросил я, пытаясь притянуть ее к себе поближе.

Слеза сползла по ее щеке.

— Ничего, Льюис. — Она достала из сумочки носовой платок, промокнула глаза и высморкалась. — Просто я ощущаю смерть и пустоту, вот и все. Возможно, я беременна. И уже на целую неделю слишком поздно, чтобы что-то с этим сделать…

Я ощутил дикую гордость: сгреб ее в объятия и поцеловал в холодные, неподатливые губы.

— Лучшей новости я еще никогда в жизни не слышал! Она подняла на меня свои серые, полные грусти глаза.

— Я рада, что ты доволен, Льюис. — Она слегка улыбнулась и погладила меня по руке.

Сейчас я окончательно смог увидеть, что она изменилась. Под глазами — отчетливые морщинки, придающие ей унылый, утомленный вид. Сколько же времени прошло? Сколько раз мы с ней уже были вместе? Дюжину? Сотню? Я не мог этого сказать: для меня время прошло, время — оно не летит, оно движется капризными рывками, то полностью погружаясь в стоячее болото, то нерешительно продолжая вновь свое течение. Я тоже чувствовал себя старше и более усталым. И все-таки какая это была замечательная новость!