Франсис Карсак - Робинзоны космоса - Бегство Земли - Рассказы.

Должен признаться, сначала я испугался. Мои два «я» еще не соединились, и я решил, что сошел с ума. Но кто именно обезумел? Дюпон или Хорк? Мои две личности еще не имели общих воспоминаний. Но мало-помалу я свыкся с тем, что у меня теперь две памяти, — это как если бы я прожил две жизни.

Я быстро сообразил, что если я не хочу угодить в психушку, Хорка нужно в себе приглушить и воскрешать постепенно. Мне надо было подумать, поэтому я симулировал переутомление и взял отпуск. Я решил еще раз прослушать курс физики, чтобы потом понемногу открывать людям свои знания — знания Хорка! — или, по крайней мере, какие-то их крупицы, так как если бы я открыл всё, ваша цивилизация не выдержала бы подобного удара!

На первых порах меня мучили угрызения совести: как знать, вдруг, продвигая человечество слишком быстро по пути прогресса, я бы изменил будущее? Поэтому я тщательно изучил вашу цивилизацию, применяя тот особый метод анализа, которым наши социологи пользуются испокон веков и который входит у нас в курс обязательного обучения во всех университетах как один из элементов общей культуры. Я заметил, что большинство тех открытий, что я собирался обнародовать, так или иначе будут сделаны вашими теоретиками или экспериментаторами в течение ближайших десятилетий, так что, слегка ускорив прогресс, я не нарушу общего закона развития. Остальные знания останутся при мне и умрут вместе со мной. К тому же многого вы просто-напросто не сможете понять, и вовсе не из-за недостатка интеллекта, но из-за отсутствия материальной основы. Таким образом, я ничем существенно не изменю ваше будущее, которое для меня самого является бесконечно далеким прошлым. И потом — и такова, возможно, воля Судьбы, — я не историк, и если я что-то и знаю о прошлом — вашем будущем, — то лишь в общих чертах, за исключением одной-единственной детали, одного-единственного имени. Да, мои знания умрут вместе со мной, — повторил он едва слышно. — Разве что...

— Разве что?..

— Разве что мне удастся туда вернуться!

В последующие годы мне пришлось несколько раз надолго уезжать в Африку. Каждый раз по возвращении я навещал Поля, который больше уже ничего не публиковал, но лихорадочно работал в своей частной лаборатории, построенной по его указаниям. За время моей второй командировки он женился на Анне, тогда еще студентке физмата, за время третьей у них родился сын. Катастрофа произошла, когда я только-только вернулся из четвертой.

Я приехал в Клермон поздно вечером и утром следующего дня отправился прямиком в лабораторию Поля. Она стояла на небольшой возвышенности, в уединенном месте, в нескольких километрах от города. Я уже сворачивал с шоссе на боковую дорогу, когда вдруг мне бросилась в глаза крупная надпись на щите:

Я не остановился, решив, что ко мне этот запрет не относится. Но едва я выехал на лужайку перед домом, как услышал нечто, напоминавшее шуршание мнущегося шелка, волосы у меня на голове встали дыбом, и длинная фиолетовая искра проскочила между рулем и приборной доской. Я ударил по тормозам. Всю лабораторию заливал дрожащий фиолетовый свет, который я узнал сразу. За стеклом большого окна я мельком заметил высокий силуэт Поля, который махал мне рукой, то ли приказывая остановиться, то ли прощаясь со мной. Фиолетовое сияние сделалось вдруг ослепительным, и я зажмурил глаза. Когда я снова открыл их, все вновь уже было нормальным, но я тотчас же понял, что случилось что-то непоправимое. Выскочив из машины, я плечом высадил запертую на ключ дверь. Изнутри вырвалось густое облако дыма и клубами начало подниматься в безоблачное небо. В горящей лаборатории Поль лежал рядом с каким-то странным аппаратом. Я склонился над ним: он, похоже, был мертв, на губах застыла улыбка. Чуть поодаль я обнаружил бездыханное тело его молодой жены.

Я вынес ее наружу, вернулся за Полем и с большим трудом вытащил из дома его длинный и тяжелый труп. Едва я успел опустить его рядом с женой на траву, как с глухим взрывом пожар уничтожил то, что еще оставалось от лаборатории. Я уложил их в машину и на бешеной скорости помчался в клермонскую больницу, хотя надеяться можно было разве что на чудо. Увы, чудес не бывает! Они оба были мертвы.

Вот и вся история. Гражданские и военные власти произвели тщательное расследование, переворошили и просеяли на пожарище весь пепел, но так ничего и не обнаружили. У себя в лаборатории, среди почтовой корреспонденции, я нашел толстый запечатанный конверт, который накануне Поль сам принес и вручил моему ассистенту. В конверте была рукопись, которую вы и прочтете. Как я уже говорил, Поль оставил мне кое-что из своего имущества, в том числе стереотелевизор, который сам он называл не иначе как «пустышкой», и назначил опекуном своего сына. Жану сейчас двенадцать, — думаю, это объясняет, почему я так долго не решался опубликовать рукопись Поля, или скорее — Хорка. И пусть я наверняка знаю, что наследственность заключена в хромосомах, что Поль Дюпон если и мог передать сыну какие-то достоинства и способности, то лишь свои собственные, а не те, коими обладал Хорк, порой сомнения у меня все же возникают. Жану, повторюсь, только двенадцать, но в его библиотеке, между «Швейцарским Робинзоном» и «Борьбой за огонь», стоят, тщательно им же самим и аннотированные, всевозможные научные труды, издававшиеся в различных международных научно-исследовательских центрах ядерной физики.

Сейчас, за пару часов до того, как эта рукопись уйдет в издательство, я хотел бы добавить к вышесказанному еще вот что. Этой ночью мне приснился странный сон, наведший меня на мысль о том, что Хорк действительно преуспел, по крайней мере частично, в своей попытке. Успех и не мог быть полным, раз уж тела Поля и Анны Дюпон покоятся на клермонском кладбище. Мне привиделось, что мою спальню озарил яркий фиолетовый свет. Свет этот образовывал нечто вроде тубуса, в центре которого находился я сам. С другого, очень далекого конца этого тубуса мне улыбался высокий темноволосый мужчина, с виду совершенно незнакомый и в то же время, по ощущениям, донельзя близкий. Рядом с ним стояла белокурая женщина, также незнакомая, но улыбавшаяся той улыбкой, какую я некогда так часто видел на лице Анны. А утром на ночном столике я нашел небольшой клочок восхитительной бумаги, на котором было написано: Скажи Жану, что через несколько лет мы, если все будет нормально, его заберем.

То был сон. Я точно не бодрствовал. Но как тогда объяснить записку?

Глава 2. Контуры будущего