Клэр Норт - Пятнадцать жизней Гарри Огаста

– Чем ты занимаешься? – спросила она, глядя на свет фар, отражающийся на потолке.

– Я ученый.

– В какой области?

– Я ученый-теоретик.

– Теоретик? – Она рассмеялась, но тут же смущенно умолкла, видя, что я даже не улыбнулся. – И что за теории ты придумываешь?

– Теории, которые объяснили бы все на свете, – сказал я. – Когда я был молодым, я думал, что на мои вопросы ответит Бог. Не найдя ответов у Бога, я стал искать их у людей, но все они отвечали мне: «Расслабься, живи как живется».

– Живи как живется? – переспросила моя собеседница.

– То есть не пытайся изменить то, что изменить нельзя. Жизнь есть жизнь, все живут и умирают. Будь чист в помыслах, не лги, не злословь, не делай другим зла – вот и все. Будь порядочным человеком – этого достаточно.

– Каждый считает себя порядочным человеком, – тихо сказала Софья, прижимаясь ко мне.

– Люди не знают ответов на самые важные вопросы, – снова заговорил я, чувствуя тепло ее тела. – И не хотят знать. Люди хотят, чтобы их оставили в покое и дали им возможность просто жить. Но я хочу знать, ради чего я живу. Люди часто говорят: «Я живу ради любимой женщины» или «Я живу ради детей». Но меня и таких, как я, подобные ответы не устраивают. Человек должен жить, понимая, что его жизнь, его дела имеют последствия. Но я пока не вижу этих последствий. А я хочу их видеть. Я хочу узнать, для чего мы живем, – любой ценой.

Софья какое-то время молчала, а потом с улыбкой сказала:

– Расслабься. Ты говоришь о порядочных людях так, словно быть порядочным человеком – это ничего не стоит. А я считаю, что это – главное. Я не знаю, какие теории ты придумываешь, мистер Ученый. Может, ты создаешь машину, которая сделает всех мужчин добрыми, а всех женщин красивыми. Но только даже если ты придумываешь такую машину, ты, когда идешь по улице, все равно должен, увидев слепую старушку, перевести ее через дорогу. Ты понимаешь, о чем я? Даже если ты придумываешь лекарство от всех на свете болезней, или собираешься навсегда избавить человечество от голода, или хочешь покончить с ядерной угрозой, все равно – надо, чтобы у тебя был порядок не только здесь, но и вот здесь. – Софья сначала легонько постучала костяшками пальцев по моему лбу, а затем приложила ладонь к моей груди. – Потому что без душевной доброты ты будешь мертвым внутри, даже если спасешь все человечество. Человек в первую очередь должен быть добрым и порядочным, а уж потом – умным. Потому что в противном случае получится, что ты, к примеру, не людям помогаешь, а просто придумываешь свою машину.

– Это какая-то совсем не коммунистическая точка зрения, – тихонько прошептал я.

– Нет, как раз самая коммунистическая. Коммунизму нужны именно порядочные люди, душевные, добрые – не по обязанности добрые, а по своей природе, от рождения. Но как раз таких-то нам сейчас и не хватает. Мы убили свои души ради прогресса, вот в чем проблема.

Она ушла вскоре после полуночи. Я не стал ее удерживать и не спросил, куда она идет. Выждав еще какое-то время, я тихо оделся и, перехитрив Бориса Один и Запыхавшегося, которые дежурили у главного входа, через черный ход, никем не замеченный, выскользнул на улицу. Стояла глухая ночь, город был погружен в темноту. Я невольно вспомнил Ричарда Лисла и убитых им девушек. Потом мои мысли приняли другое направление. Ленинград был городом, который в свое время построил русский царь, много путешествовавший по миру и захотевший воспроизвести в своей стране многое из того, что видел за границей. А путешествовал ли по миру Брежнев? Задавшись этим вопросом, я неожиданно для себя вдруг понял, что не могу на него ответить.

Я свернул за угол, потом еще раз и еще. Улицы Ленинграда проложены как по линейке и, как правило, сходятся под прямым углом. Летом в центре города пахнет ряской, которой заросли каналы. В начале лета здесь бывают белые ночи, которые сводят людей с ума. Зимой с первыми снегопадами город становится непередаваемо прекрасным, но затем, когда морозы крепчают, его холодная красота перестает радовать глаз. Я шел, без особого труда вспоминая дорогу, и вскоре, сделав несколько лишних поворотов, чтобы оторваться от возможного наблюдения, оказался перед низкой деревянной дверью местного отделения клуба «Хронос».

Впрочем, если быть точным, я оказался там, где когда-то была дверь, ведущая в помещение клуба. Тот факт, что ее не оказалось в том месте, где я ожидал ее увидеть, поразил меня до такой степени, что я на какой-то момент даже подумал, что моя безукоризненная память меня подвела. Однако, осмотревшись, я понял, что никакой ошибки нет. Тем не менее на месте здания, в котором прежде располагалась городская штаб-квартира клуба, стояло низкое строение на грубом бетонном фундаменте. На стене я увидел каменную табличку с металлической окантовкой, на которой было выбито:

ПАМЯТИ ЖЕРТВ ВЕЛИКОЙ

ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ 1941–1945 гг.

И это было все.

Члены клуба «Хронос» часто оставляли друг другу послания. Выглядели они по-разному. Это могли быть вставки в справочник «Кто есть кто», адресованные будущим поколениям надписи, выбитые на камнях, стрелки и зашифрованные подсказки, размещенные на водосточных трубах и прочих местах и предметах, зачастую находящихся на виду у всех.

В течение следующих трех дней я жил как самый обыкновенный беззаботный турист – гулял, любовался городскими достопримечательностями, посещал рестораны и закусочные, а по вечерам читал у себя в номере. Однако по ночам я снова, незаметно прокравшись под самым носом у соглядатаев, отправлялся бродить по улицам, пытаясь понять, куда подевалось Ленинградское отделение клуба. Мне удалось напасть на след лишь раз, когда на одном из местных кладбищ я обнаружил могильную плиту, на которой было написано:

ОЛЬГА ПРУБОВИНА, 1893–1953.

КОГДА-НИБУДЬ ОНА СНОВА ВОСКРЕСНЕТ

Под плитой я нашел еще одно послание – на санскрите. Оно гласило:

ЕСЛИ ВЫ ОБНАРУЖИЛИ ЭТО В МЕСТЕ МОЕГО ЗАХОРОНЕНИЯ, ЭТО ОЗНАЧАЕТ, ЧТО МОЯ СМЕРТЬ БЫЛА ВНЕЗАПНОЙ И НАСИЛЬСТВЕННОЙ. БУДЬТЕ ОСТОРОЖНЫ, ЕСЛИ НЕ ХОТИТЕ, ЧТОБЫ С ВАМИ ПРОИЗОШЛО ТО ЖЕ САМОЕ

Глава 52

Передо мной стояла дилемма.

Что я должен был делать – остаться или уехать?

Причастен ли я каким-то образом к уничтожению Ленинградского отделения клуба «Хронос»?

Я не мог не понимать, что, вероятнее всего, Винсент так или иначе имел к этому отношение.

Как бы я ни пытался обмануть самого себя, я прекрасно сознавал, что в этом есть и моя вина – ведь я, никому ничего не сказав, исчез неизвестно куда и присоединился к тем, кого по идее должен был уничтожить.

Но я понимал и другое – то, что случившееся не так уж много значит. Разве это умаляло гениальность замысла Винсента или судьбоносное значение наших исследований? Для меня было очевидно, что наш проект, цель, которую мы преследовали, была несравненно более значимой, чем вызванные нашими действиями незначительные изменения в настоящем и будущем. Было бы абсурдом позволять подобным вещам влиять на мои решения. И все же, хотя умом я понимал это, где-то глубоко в душе я чувствовал, что они что-то изменили во мне и, вернувшись, я уже не буду тем, что прежде.