Клэр Норт - Пятнадцать жизней Гарри Огаста

– Мир рушится, – сказал я, но Винсент вряд ли мог услышать меня в нарастающем жужжании генераторов.

Испытания закончились неудачей. Это означало, что решить одну из главных проблем, стоявших перед наукой в XX веке, в этой жизни нам не удастся. Оказалось, что даже наши с Винсентом возможности не беспредельны. Знание не может заменить мысль гения – оно может лишь ускорить ее полет.

– Мир гибнет, – повторил я.

Мы с Винсентом стояли на галерее, наблюдая, как прототип устройства, над созданием которого мы работали, утаскивают из демонстрационного зала в цех наладки.

– О чем вы? – рассеянно спросил Винсент, изо всех сил старавшийся скрыть свое разочарование.

– Я говорю – мир гибнет. Пройдет не так уж много времени, и моря закипят, а небеса обрушатся на землю. Конец света приближается, причем гораздо быстрее, чем должен. И в этом виноваты мы.

– Вы говорите, как наши друзья из клуба «Хронос». Они ужасные зануды.

– А что, если все это в самом деле из-за нас?

Винсент искоса посмотрел на меня, и я понял, что ошибался – он с самого начала слышал меня, несмотря на шум, создаваемый работающим оборудованием.

– И что из этого? – спросил он.

Через четыре дня я попросил отпуск.

– Разумеется, – сказал Винсент. – Я вас прекрасно понимаю.

Меня подвезли на военном грузовике до Петрока-111. Оттуда на другой машине я добрался до Плоских Прудов. И только тут до меня дошло, что я не покидал лабораторию Винсента в течение целых десяти лет. Окружающий пейзаж за это время стал еще более унылым и неприветливым, чем раньше. От немногочисленных деревьев остались только пни. Мне показалось, что даже разбросанные вокруг жалкие строения выглядели еще более мрачно, чем раньше. Из Плоских Прудов отправлялся всего один поезд в сутки. Городок был не из тех, где нормальный человек мог захотеть задержаться. Водитель отвез меня в дом своей матери. Та накормила меня бобами и рыбными консервами и рассказала все последние местные сплетни. Спать меня уложили под репродукцией картины, на которой был изображен пронзенный стрелами святой Себастьян.

В поезде, идущем в Ленинград, стояла тишина. Шумных юнцов вроде тех, с которыми мне довелось ехать во время моего путешествия на север десять лет тому назад, в вагоне не было и в помине.

На вокзале в Ленинграде, когда я наконец выбрался на перрон, меня никто не встречал. По косому навесу, установленному над платформой, барабанил сильный дождь. Выйдя из здания вокзала, я отправился на поиски ночлега, отметив, что за мной неотступно следуют двое мужчин с поднятыми воротниками пальто. Доведя меня до гостиницы, они остались на улице и дежурили там под дождем всю ночь, прячась в тени здания. За те несколько дней, которые я провел в городе, я научился различать типов, которые, время от времени меняясь, ходили за мной по пятам. Всего их было шестеро. Я придумал им клички – Борис один, Борис два, Тощий, Толстый, Запыхавшийся и Дэйв. Последнего я мысленно окрестил таким образом по той причине, что он внешне был поразительно похож на одного ирландца, Дэйва Эйтона, инженера-экспериментатора из нашей лаборатории. Однажды Эйтон случайно прожег мое пальто серной кислотой и, опасаясь моего гнева, в тот же день раздобыл в магазине точно такое же новое, вышил на нем мое имя и даже попытался сымитировать пятна от кофе и химических реактивов на рукавах и на спине, которые делали мое пальто легкоузнаваемым. Помнится, меня так поразило, сколько усилий было затрачено ради того, чтобы я не обнаружил подмену, что я почти не рассердился. Советский Дэйв заслужил мои симпатии тем, что выполнял свою работу совершенно открыто, нисколько не заботясь о том, чтобы остаться незамеченным. Остальные, особенно оба Бориса, которые были похожи друг на друга как две капли воды, одинаково одевались и даже одинаково двигались, пытались вести за мной наблюдение незаметно. Дэйв же, напротив, не только не пытался маскироваться, но и, поняв, что я его увидел и узнал, широко улыбался мне с другой стороны улицы, тем самым словно бы давая мне понять, что осознает всю бесполезность своего занятия. Наверное, в другой ситуации мне было бы приятно посидеть и дружески поболтать с ним где-нибудь в ресторане – например, послушать его рассказ о том, как и почему он стал работником органов госбезопасности.

В течение нескольких дней я изображал из себя туриста. Как-то раз в одном из немногочисленных местных кафе, где посетителей кормили приготовленной на разные лады цветной капустой, я с удивлением увидел группу британских старшеклассников – разумеется, в компании сопровождающих, не спускавших с них глаз.

– Мы здесь по культурному обмену, – пояснил один из них, с сомнением ковыряя вилкой бледно-зеленую массу у себя в тарелке. – Мы уже проиграли в футбол и в хоккей. Кроме того, мы проиграли в плавании и в легкой атлетике. Завтра мы должны отправиться на морскую прогулку, где, вероятно, нас победят еще и в гребле.

– Вы что же, спортсмены? – спросил я, с любопытством глядя на парня, с которым заговорил, и его приятелей. Все они, на мой взгляд, выглядели чересчур упитанными для молодых людей, серьезно занимающихся спортом.

– Нет, что вы! – воскликнул он. – Мы изучаем иностранные языки. Я отправился в эту поездку только потому, что рассчитывал увидеть Зимний дворец. Да вот беда, вчера вечером Говард выиграл у одного из наших противников в шахматы, и это вызвало целый переполох. В общем, мы попросили Говарда больше не выпендриваться, а то нам вообще ничего не покажут.

Я пожелал всей компании удачи и, попрощавшись, вышел на улицу.

В тот вечер у дверей моего номера меня ждала проститутка. Она сказала, что ее зовут Софья и что ей уже заплатили. Затем с ходу сообщила, что является тайной поклонницей творчества Булгакова и Джейн Остин. После этого она – снова без всякого перехода – попросила меня, как человека образованного, поговорить с ней по-немецки – ей, видите ли, хотелось отшлифовать свое произношение.

Интересно, подумал я, кому пришла в голову идея ее ко мне подослать – советскому Дэйву или Винсенту. Тем не менее, поскольку она казалась вполне здоровой, я решил провести с ней время, дав ей щедрые чаевые.

– Чем ты занимаешься? – спросила она, глядя на свет фар, отражающийся на потолке.

– Я ученый.

– В какой области?

– Я ученый-теоретик.

– Теоретик? – Она рассмеялась, но тут же смущенно умолкла, видя, что я даже не улыбнулся. – И что за теории ты придумываешь?

– Теории, которые объяснили бы все на свете, – сказал я. – Когда я был молодым, я думал, что на мои вопросы ответит Бог. Не найдя ответов у Бога, я стал искать их у людей, но все они отвечали мне: «Расслабься, живи как живется».