Михаил Васильев - Искатели

Им всем становилось очевидно, что они торопятся.

"Скоро не будет ни сил, не еды, ни кислорода. Совсем скоро".

Это понимали все, но молчали.

"Не в наследственной берлоге,Не средь отческих могил,"

Оказывается, Платон помнил эти строчки.

"На большой мне, знать, дорогеУмереть господь сулил".

"Как там дальше?"

"Иль чума меня подцепит,Иль мороз окостенит,Иль мне в лоб шлагбаум влепит непроворный инвалид".

Теперь под песком угадывалась дорога, почти гладкая, почти ровная и лишенная камней: — "Дорога Солнца"?

Неожиданно он понял, что узнает эти места. Теотиуакан. Он видел его наяву на Земле и во снах, посланных портсигаром. Теперь совсем мертвый. Копия, второе издание земного Теотиуакана, жутко запущенное, разрушенное. На Земле вот здесь и здесь были деревья, был базар с киосками и торговыми автоматами, синее небо с грифами.

Горы, между которыми они шли, оказались осыпавшимися пирамидами. Конусная гора впереди превратилась в пирамиду Солнца. Даже отсюда было понятно, как сильно она развалилась. И чем ближе, с каждым их шагом, тем запущеннее и запущеннее эта пирамида становилась. Наконец, стала просто конической горой из камней и щебня.

"Всё на свете боится времени. А время боится пирамид", — вспомнилось древнее-древнее изречение. Было видно, что здесь время все-таки победило своего старого врага.

"Вот оно, плато Солнце. Это и есть другой конец радуги".

— Одародьлэ, — послышался голос Дианы.

"Может быть, она еще не догадывается о том, что скоро с нами будет, — шевельнулась надежда. — Теперь знаю, как мы скоро будем выглядеть. — Это он вспомнил о старых трупах, на которые они наткнулись несколько дней назад. — Наверное, когда-то напишут что-то вроде: они встретили смерть, открыв бессмертие. Типа, на пороге бессмертия. Или — "последние жертвы смерти". Сам бы мог написать и получше, будь у меня теперь возможность".

Скульптуры и остатки скульптур встречались все чаще, как будто они стояли по краям древней дороги, сейчас покосившиеся и торчащие из почвы вкривь и вкось.

"Теперь прямой путь"!

И грибные боги, на некоторых еще угадывались знакомые плоские лица, и другие, непонятные, с чертами местных причудливых животных, когда-то существовавших здесь. Платон был единственным во всем космосе, видевшим этих животных, пусть во сне. Пока еще был.

"Зато мы дошли до этого Эльдорадо. Когда найдут нас, наши тела, мы будем победителями, достигшими цели. Пусть хотя бы так… — Внутри возникал горький восторг. — А ведь потом никто не поверит, что мы были такими же живыми, как те, кто остался после нас. И еще какими живыми. Совсем не памятниками".

Каких людей я в мире знал.В них столько страсти было,Но их с поверхности зеркалКак будто тряпкой смыло.

Он вдруг заметил, что это звучит не в его голове, а в наушниках. Голос Дианы. Он так и не понял, не заметил, как заговорил вслух, и она подхватила эти слова. Или она заговорила первой? Вообще, знал ли он это стихотворение раньше? Сейчас он этого не помнил.

Они все-таки остановились, чтобы отдохнуть у большой скалы, которая в очередной раз за эти дни оказалась летающей тарелкой. В ее каменном своде неизвестно чем была выбита дыра, внутри лежал бархан песка, нанесенный туда за сотни лет. Почему-то вспомнилось об Ахилле, оставшемся там, возле другой тарелки. Назад тянулись оставленные ими в ржавом марсианском песке бесконечно длинные борозды, уходящие за горизонт.

— Смотрите! — в голосе Дианы слышалось непонятное и даже неуместное сейчас ликование. — Сзади!

Платон и Кукулькан повернулись — наверху, далеко отсюда, на фоне по-местному тусклого оранжевого неба были видны две фигуры. В этих вечных сумерках блеснул такой знакомый металл, старый титан.

— Етеди ортсыб, — послышался издалека голос. — Вас не догнать.

Ахилл! И рядом — Титаныч!

Оказывается, эта дорога шла под уклон. Титаныч и Ахилл теперь, не ощущая тяжести, быстро спускались, почти бежали к ним.

— Ура! — закричала Диана и, оглушив всех, выстрелила вверх из своего револьвера.

"Вот и опять романтизм", — подумал Платон.

Диана махала рукой, приветствуя этих двоих:

— Теперь опять все вместе! — воскликнула она. — Почти. Вдруг скоро и Конг появится.

"Нет. Не романтизм. Конг-то уж точно не появится".

— А что, устал-заснул. Отдохнул-проснулся, — объяснялся на ходу Ахилл. В его голосе теперь различалось смущение. — Может, это летаргический сон был. А что, с каждым может случиться.

— Я ковыряю, ковыряю песок этой супницей, — заговорил Титаныч, — смотрю, из дверей тарелки покойный Ахилл выходит…

Они, наконец, остановились рядом — такие знакомые, совсем реальные.

— Говорит мне, чего копаешь, старик? Давай я помогу. Хорошо, что вас, молодежи, там не было. А то бы вы сильно удивились, — договорил Титаныч.

Вопреки всему, Платон ощущал общую со всеми радость, будто забыл о том, что им уже не вернуться отсюда назад.

— Ну что, далеко нам еще? — вернулся к настоящему Ахилл. — До конца пути и маленького домика с вывеской "Осуществление мечты"?

— Недалеко, даже близко, можем входить. Привела дорога, вон он наш порог, — Платон показал рукой на копию пирамиды Солнца.

Теперь все видели вход, ведущий внутрь нее, чернеющую квадратную дыру.

— Илгитсод. Достигли. Далеко оказалось это Эльдорадо.

Здесь, на том месте, где они сейчас шли, когда-то существовал давно разрушившийся, рассыпавшийся, заметенный песком вулкан. В песке этом остались, повсюду были видны брызги некогда кипевшего в его жерле металла.

Платон машинально подумал, что этот металл ему о чем-то напоминает и почему-то сильно знаком. Потом понял чем — цветом. Глубокий темно-желтый цвет. На ходу он подобрал один особо крупный, бесформенный и ноздреватый металлический булыжник, оказавшийся неестественно тяжелым даже здесь, в мире пониженного тяготения. Не смог его удержать — выронил.

— Богато здесь лавья. И никакой стипендии не надо… — слышался голос Ахилла.

— Для всего фака хватит, — отозвался Кукулькан. — Вот где фондов-то!..

Теперь было видно, что золото здесь повсюду, крупные и мелкие, разного размера самородки тускло блестели до близкого по-местному, по-марсиански горизонта.

— Оказывается, золото моих предков добывалось вот здесь, на Марсе, — опять заговорил Кукулькан. — И то, что потом досталось конкистадорам, и все остальное. Которое потом сюда же вернулось.