Михаил Васильев - Искатели

— Коллеги наши, — тускло, устало сказал Ахилл. — Там, внутри, еще один есть. Тоже, наверное, за сокровищами шли.

В начале следующего дня пути повезло найти полуживую, кое-как действующую и герметичную тарелку. С трудом они запустили установку, накачавшую кислород. Никаких замороженных лягушек и морских свинок здесь не оказалось.

Они сидели вокруг маленькой плазменной горелки. Только ее пламя освещало все вокруг. Лица охотников за сокровищами, синие в этом мертвом свете, выглядывающие из темноты пучеглазые клыкастые рожи — барельефы на стенах. От этих стен шел неземной нечеловеческий холод. Все грызли комья грубого бурого шоколада, изготовленного Титанычем.

— Может, потом отсюда и запчасти для "Обсидиановой бабочки", для моей "Цпапалотль" снимем, — заговорил Кукулькан. — А "Обсидиановую бабочку" II не тронем, ее жалко. Приютила она нас в трудную минуту.

— Накормила, обогрела… — задумчиво произнес кто-то.

Горелка тихо ревела, стремительно сжигая драгоценный кислород. Титаныч снял густо истекающую паром в этом холоде кастрюлю. По его настоянию все до сих пор несли на себе даже серебряную и фарфоровую посуду, весь походный фамильный кентовский сервиз.

Суп в этой кастрюле был сварен из всего, что осталось. Сюда пошли все остатки крупы, собранные по пакетам, коробкам и мешкам. Пшено, рис, гречка, перловка и саго. Крупинки в супе можно было бы сосчитать поштучно.

— Питаться акридами, — задумчиво произнес Титаныч.

— Чем? — конечно, не удержалась от вопроса Диана. — Что это такое?

— Да я и сам не знаю, — пробурчал тот. — Хорошо, что у меня сердца нет, а то бы не выдержало оно такого надругательства над кулинарией.

Он теперь двигался медленно, с трудом, песок совсем забил суставы старика.

— А твои предки, Кукулькан, древние индейцы, не знали, что они летали на летающих тарелках, — сказала Диана. — У них тарелок вообще не было.

Ахилл свою долю супа почему-то брать не стал. Он сидел неподвижно, будто заснул. Его простуженная шея была обмотана веревкой, вместо шарфа, чтобы было теплее.

В последнее время он стал похож на Титаныча. В пустыне шагал, хромая и пошатываясь. Они так и шли вдвоем, позади всех. Ахилл теперь будто вытягивал из себя последние силы, то, что осталось. Но жалоб никто от него ни разу не услышал. А сегодня слов вообще. Сегодня он совсем замолчал.

— Зря ты, Ахилл, отказываешься, не ешь, — сказал кто-то. — Хоть и вода, зато горячая.

— Все. Конец пришел ништякам. Совсем, — заговорил Платон. Поставил на пол свою опустевшую тарелку. Похожий на мелкие синие кружева узор. Стершаяся позолота. С детства знакомая тарелка. — Теперь точить нечего. Зато и груза больше нет… — Он помолчал. — Уже недолго осталось. Сейчас могу об этом сказать. За сутки… Ну да, суток здесь нет. Точнее, за сол местный дойдем. По расчетам, как раз к рассвету… Точнее, конечно, не к рассвету. В общем, тогда светло станет.

Он встал:

— Давайте, поднимайтесь!..

Сейчас Платон не смотрел на Ахилла. Совсем непонятно было, как тот может подняться на ноги и еще куда-то идти.

Диана хлопнула Ахилла по плечу:

— Что-то ты совершенно холодный. Замерз?

Совсем неожиданно он опрокинулся вбок и упал. И не упал, а обрушился, как неживое, уже не принадлежащее человеку тело. Грохот от удара металлического скафандра об пол отозвался в черных пустых отсеках.

Все бросились к упавшему, окружили его, одновременно говорили что-то.

— Не ушибся он, — прервал остальных Титаныч. — Он уже не ушибется.

— Умер? — догадался Платон.

Диана вскрикнула.

— А может, и не умер, — наконец, заговорила она. — Сразу умер! У нас и приборов нет, чтобы смерть установить… Для этого специальные приборы нужны, — упрямо повторила она.

— Я прибор, — сказал Титаныч. — За свою жизнь столько смертей видал. Я ее, смерть, сразу узнаю. Старая знакомая. Ну вот, и дошел один из нас.

Все молчали, глядя на лицо Ахилла.

— Будто заснул, — произнесла Диана. — А может, все-таки, это какая-то болезнь. Среди нас врачей нет, а я вообще ни разу больных не видела.

— Да нет, поверьте мне, опытному старику. Я, пожалуй, здесь останусь, рядом с покойником, — заговорил Титаныч. — Все равно обезножел, остался без ног. На обратном пути меня заберете.

"Если будет у нас всех обратный путь", — подумал, но, конечно, не сказал вслух Платон.

— Может, здесь и оставим Ахилла? — неуверенно предложил Титаныч. — Пусть на этом месте и лежит? Теперь уже чего…

— Нет, — сразу возразила Диана. — Не станем его так оставлять. Пусть будет у него могила, хотя бы тут, на Марсе.

Кукулькан тоже согласно кивнул головой.

Титаныч медленно копал оказавшейся рыхлой почву ненужной теперь серебряной супницей. Остальные молча стояли вокруг, глядя из-за непроницаемо темного стеклометалла шлемов. И только в наушниках было слышно, как Диана шмыгает носом.

— Нам надо идти, — заговорил Платон, — несмотря ни на что. Даже на это. Заканчивай без нас, Титаныч. И весь кухонный инвентарь оставляем здесь. Больше не нужен.

— Жди нас, — сказал Кукулькан и неожиданно протянул Титанычу руку, прощаясь. Нелепый жест. За всю долгую жизнь старого кухонного робота еще никто не пожимал ему руку.

— Прощайте, — сказал тот с отчетливой горечью. Голосу старинного робота, как это было принято давно, по прежним наивным техническим условиям, когда-то придали этот вот широкий диапазон эмоциональности.

Оглядываясь, Платон еще видел его. Титаныч по пояс стоял в яме, повернув в их сторону свое неподвижное металлическое лицо. Потом он, а затем и тарелка рядом с ним скрылись в черной тени.

Сегодня они шли, не останавливаясь, необычно быстро. Двигались, освободившись от груза, от всего. Казалось, что тяготение Марса стало еще меньше. Платон шел впереди. Не хотелось оглядываться и видеть, как мало их теперь.

"Совсем от романтизма ничего не осталось. А я когда-то верил старым приключенческим книжкам. Как легко без груза…"

Они двигались между двух цепей гор, которые, вроде бы, все заметнее сближались. Прямо впереди, где эти цепи резко исчезали, стояла геометрически правильная коническая гора. Там появлялся свет, ложный марсианский восход. Опять обманчиво собиралось взойти солнце. Скафандры уже приобрели серебристый, отражающий солнечные лучи цвет.

Им всем становилось очевидно, что они торопятся.

"Скоро не будет ни сил, не еды, ни кислорода. Совсем скоро".

Это понимали все, но молчали.

"Не в наследственной берлоге,Не средь отческих могил,"

Оказывается, Платон помнил эти строчки.