Себастьян Фолкс - Возможная жизнь

Когда же я полюбил Аню Кинг? Еще до встречи с ней. До того, как узнал ее. Когда ее голова показалась из машины Рика… мне почудилось, будто я знал ее всю жизнь и вот наконец дождался. Но я и боялся ее до смерти, потому что она заняла во мне слишком много места, стала слишком большой частью меня и была в каком-то непонятном мне смысле сильнее, чем я. Аня была мною в большей степени, чем я сам.

И следовало что-то делать с моей никуда и не девшейся любовью к Лори. Впрочем, любовь эта опиралась на уважение. Лори была моей противоположностью: честная, практичная, участливая, мудрая. Я ни одним из перечисленных качеств не обладал. Мы потому так хорошо и поладили, что дополняли друг дружку. Познакомившись с ней, я повел себя примерно так: отличное приобретение, то что мне требуется, беру.

С Аней же я ничего не взвешивал и не решал. Кое-что мне в ней казалось неправильным, кое-чего я не понимал, кое в чем ей как женщине было далеко до Лори. Но это решительно ничего не значило. Аня была моей судьбой, и мне оставалось лишь следовать за ней.

– Поехали, Фредди, – говорила она в начале каждого вечера, постукивая по капоту «шеви». – Пора. Мне нужно обкатать сегодня новую песню.

Водить машину Аня научилась в двенадцать лет – для того чтобы выбраться из Девилс-Лейка, хороши были любые средства, – однако предпочитала, чтобы за поездки отвечал я как роуди. В дурные мои минуты я говорил себе, что она, видимо, отводит мне какие-то роли в своей жизни из жалости, но, вообще говоря, знал: ей нужен кто-то, способный заслонить ее от мира. Я требовался Ане как посредник. И трепетал от восторга, хоть виду и не показывал.

– Год назад я был парнем из первой двадцатки чарта. А теперь – бесплатный водитель.

– Здесь налево, Фредди.

Новая песня, которую Аня собиралась обкатать, называлась «Сумеешь взлететь», у меня она вызывала и восторг, и неловкость. Она не была в отличие от «Ты в следующий раз» полностью личной, но, казалось, имела отношение к тогдашней Аниной жизни. Цепляющая, забойная мелодия рефрена заставляла людей в баре притоптывать и подпевать. Слова там были такие:

И в вихре тревогиЗамрешь на пороге —Не зная, то ли плакать, то ли петь, —Но тебя эта силаУже подхватила,Теперь ты сумеешь взлететь.

Несмотря на кажущуюся простоту припева, песня была непростая. Мелодия то и дело переходила из мажора в минор и обратно, так что не поймешь, счастлива героиня или нет. Последнее слово – «взлететь» приходилось на тот самый пронзительный переход между средним и нижним регистром – там Аня делала глиссандо на два-три полутона. В песне присутствовал «он», любая слушавшая ее женщина получала возможность счесть «его» своим мужчиной, однако Аня могла подразумевать и кого-то конкретного.

Не меня ли?

Я обычно садился у дальней стены бара, среди самых горластых его завсегдатаев, и, чтобы подать им пример, аплодировал как сумасшедший после каждой песни. Иногда они оборачивались к сцене, пытаясь понять, чего это я так разошелся, иногда не давали себе такого труда. Я сам с пятнадцати лет играл в пабах – в южном Лондоне, вместе с братьями, – поэтому чувствовал себя в таких местах как рыба в воде.

Середину своей программы Аня отводила под фолк и кавер-версии. Иногда развлекалась, выдавая собственные песни за аппалачские народные. И ей нравилось, как кое-кто из слушателей постарше одобрительно кивает: дескать, песнями про жизнь этой молодой бабенки мы уже сыты по горло, теперь бы послушать что-нибудь настоящее.

Слушая Аню, я оказывался то в холодных проулках «Дженевив», то в глуши «Джулии в судилище снов», то в головокружительном вихре «Сумеешь взлететь». Я был ее пальцами на струнах, ее дыханием, ее фразировкой. Я перекачивал в нее всю свою энергию. И становился частью рождающегося нового.

Поздним утром в конце августа я сидел в дальней комнате нашего дома, брал, напевая, на пианино аккорды, то высокие, то низкие, и думал, стану ли я когда-нибудь снова писать песни, как вдруг почувствовал, что Аня стоит у меня за спиной. Был у нее такой фокус – взять и беззвучно материализоваться. При этом ты не вздрагиваешь, просто ощущаешь, что она была здесь всегда. Я притворился, будто ничего не заметил, и продолжал играть.

Она опустила подбородок мне на плечо, следя за моими движущимися по клавишам пальцами. Я ощущал спиной легкое касание ее грудей. Потом она наклонилась, сняла с клавиатуры мою руку и поставила свою.

– Играй левой, Фредди. Я буду играть правой.

Волосы Ани щекотали мне щеку, а когда она потянулась к клавишам, левая грудь вплотную притиснулась ко мне. Свободная рука лежала на моем плече. Я заиграл левой простой журчащий блюзовый аккомпанемент, предоставив Ане импровизировать правой. Как уже говорилось, пианист я был не бог весть какой, да еще нажим ее тела мешал мне сосредоточиться. Я чувствовал, как мои джинсы в обтяжку становятся все более тесными, но решил не сдаваться, продолжать. Не стоит давать ей повод думать, что она меня околдовала. Мы играли, она начала напевать мне на ухо. Казалось, мелодию ей подсказывает сама правая рука.

– Постой, – сказала она и, распрямившись, обогнула меня. И сыграла несколько тактов левой. – Сможешь наигрывать вот это?

– Конечно. Просто повторять?

– Ну да.

Аня вернулась на прежнее место, снова плотно прижалась ко мне и заиграла правой рукой мелодию.

– Чуть медленнее, – попросила она, – с раскачкой. Вот так, так.

Я смотрел, как ее пальцы бегают по клавишам, нащупывая мелодию, которую она мурлыкала мне в ухо.

– И о чем будет эта песня? – шепотом спросила Аня.

– Лично я напеваю в таких случаях любую чушь, какая влезает в ритм, пока не найду ответа на этот вопрос. Рыбу. «Рыба плывет по небу…»

– Неплохое начало, Фредди.

Она помурлыкала еще, а после спела: «Сьюзи, она лентяйка.»

– Или «Сердце мне не терзай-ка».

– Чшш. «Крепче держи, мне страшно…»

– Сохрани этот переход от «креп-» к «-че». Ты им всех с ног посшибаешь. У меня от него аж зубы заныли, как от.

– Как от чего? От сверла дантиста?

– Да, но, пока оно подбиралось к нерву, я испытывал чистое наслаждение.

– Ну, мистер. Это уж ты хватил!

– Поймай эту ноту и вставляй ее куда только сможешь.

– Ты предлагаешь построить всю песню так, чтобы эта нота звучала как можно чаще?

– А почему же нет?

– Потому что мне важна песня, а не удовольствие тех, кто ее слушает.

– Ох, Аня. Ты бы все же пошла нам навстречу. Сделала хоть пару шажков.

Она прижалась ко мне еще плотнее, сыграла только что родившуюся мелодию. Я по-прежнему подыгрывал левой на басах.

– Ладно, а как мы назовем эту необыкновенную ноту? – спросила она.