Роман Подольный - Легкая рука

Кстати, забыл упомянуть еще одного предка, находкой которого особенно гордился мой отец (я подозреваю, правда, что этот Евлампий Губанов был нам только однофамильцем, потому что под конец жизни он получил от Павла I орден и поместье, — значит, в конце концов ему повезло. Но это был такой уже конец концов…). Евлампий был самым законопослушным из сынов своего времени.

Его бросила в тюрьму Екатерина I, потому что он боролся за наследственные права внука Петра I, будущего Петра II. Его сослала в Сибирь Анна Иоанновна — он требовал воцарения ее старшей сестры, Екатерины Иоанновны, которая сама на трон и не претендовала.

Ему рвали язык по приказу кротчайшей Елисаветы — вступился, бедняга, за несчастного годовалого императора Иоанна Антоновича.

Ришенька, я тебя люблю.

Кстати, может, это в Евлампия я такой законопослушный? Улицу не могу перейти в неположенном месте — тут же штрафуют. Или это называется не законопослушностью, а как-то иначе?

Ришенька, я очень боялся. Что ты меня разлюбишь. Помнишь, к тебе подошел знакомиться в кафе, что у Домского собора, парень? Я для него не существовал. Дядюшка, папаша — только не муж. Раньше или позже и ты ощутила бы эту разницу. Если я ее ничем не заполню. Вот я и пошел на этот опыт. Авось буду тебя достоин.

Как ты радовалась, что мне разрешили взять тебя сюда, на конференцию, заказали номер на двоих, дали мне несколько свободных дней. Ришенька, шеф и не то бы позволил, раз я вызвался добровольцем. Только ты его не ругай — он сейчас сидит в другом углу той же комнаты, на другой кровати, у другого столика, тоже что-то пишет. Может быть, другой Ришеньке. Может быть, научное завещание на случай — тьфу, да какой там случай! Нет, скорее всего, он просто описывает состояние своего организма. Шеф, видишь ли, второй, вернее, первый доброволец. Хотя нет, все-таки второй — но тогда я только третий доброволец.

Помнишь, я тебе рассказывал о Пабло Гонсалесе из Венесуэлы? Он нас и вынудил, можно сказать, пойти на эксперимент. Шеф весь закипел, когда прочел саморекламу этого фанатика. Открыл он, видите ли, способ превращения в сверхчеловека. Шеф думает, что он фашист новой формации, а я как-то теряюсь в определениях. Может, просто ему этот термин — сверхчеловек — нравится. Мой шеф и его соавтор предпочитают, ты знаешь, говорить о “взрослой стадии человека”.

А интересно, каким я буду, когда стану взрослым? Ты утверждала ведь, что я лет на десять моложе тебя, да мне и вправду кажется, что лет с восьми я ни по характеру, ни по темпераменту не изменился, даже ревную так же (а влюбляться и ревновать я начал лет с пяти).

Прости, что я с тобой не посоветовался. Но ты ведь была бы против, значит, можно считать, что я все-таки знал твое мнение, только не согласился с ним.

Я люблю тебя, Ришенька. А когда шеф впервые встретился с Николаевым, тебе было только двенадцать лет. Смешно! Я тогда уже работал с шефом, он даже советовал мне подумать над темой для диссертации, но я был слишком стар для чего-нибудь дюжинного, и все не мог выбрать.

А тут является Николай Сергеич Николаев. Сама понимаешь, старик о нем слышал, фигура видная. Но — чего энтомологу с антропологом делить? Николаева, видите ли, интересует, как обезьяна стала человеком. Шеф, понятно, отвечает, что, мол, мутации, удачные метисации, при давлении естественного отбора и развитии социальных отношений в первобытном стаде… в твоем Историко-архивном этого еще не проходили, наверное. Ну вот. Но Николаеву мало. Шеф начинает блистать своей ученостью. Рассыпает перед ним гипотезы. Совсем (для интереса, видно) опустился: даже о космических пришельцах, которые нас якобы на путь истинный направили, рассказал. Потом насчет предположения, что человек будто бы дитя обезьяны, почему-то переставшее взрослеть. Показал свою любимую фотографию — три младенца рядом: человеческий, гориллы, шимпанзе. Сходство — умопомрачительное, я тебе принесу это фото. Да, гипотеза интересная, но еще в конце XIX века было доказано…

Ришенька, тебе не скучно? Ну, ничего, дочитаешь, все равно до утра не заснешь, знаю я тебя. Но ты не беспокойся чересчур. Я же тебе сказал, что мое невезение кончилось, когда мы встретились. Опять же, пора ему было кончаться, этому, родовому невезению — я тебе уже писал, как давно оно началось. А все, что имеет начало… Тем более начало столь древнее. Действительно, чего это я вспоминаю только тех своих предков, историю которых мой отец документально проследил? Ей-ей, Ришенька, в моих генах живет память о бесконечно более отдаленных во времени неудачниках.

О том кроманьонце, которого ледник ни за что ни про что согнал с родимых мест, о его пра-пра-пра… внуке, которого враги заставили уходить от них, следуя за отступившим уже ледником. О том, как некий предрамапитек остался без тропического леса, съеденного похолоданиями, и поневоле побрел по саванне, время от времени вставая на задние лапы, чтобы знать, когда и куда надо бежать…

Среди моих предков и та невезучая тварь, что стала кормить детенышей молоком, вместо того, чтобы жить легко и свободно, рассовывая яйца по очередным кучам песка.

Но мои гены вспоминают и еще кое о чем, кроме невезения. Вспоминают — и работают, командуют моим сравнительно нестарым организмом. Только не все ведь гены, Ришенька, работают. Некоторые — не командуют. Молчат. А о чем они молчат — бог их знает. Может быть, молчащие гены — только дублеры говорящих, резерв на случай неполадок. Но великоват резерв-то. Может быть, в них — память о разных в прошлом необходимых, а теперь ненужных вещах. Хвосте, защечных мешках, чешуе… А может быть, материал для будущей эволюции человека: заговорят молчащие гены — и наш разум станет сильнее, реакции быстрее, воля — тверже, страсти — добрее…

А есть ученые, которые видят в молчащих генах хранилище жребиев, которые могли и могут выпасть любым живым существам. Заговорит один из них — из плеч вырастут крылья. Заговорит другой — ноги в ласты обратятся.

Как мне повезло, что я тебя встретил! Как мне повезло, что мы вместе прилетели в этот город. Черт его знает, как получилось, но у нас с тобой ведь даже билеты опять были на одно и то же место, и даже то же самое, что тогда: оба на кресло 5а. Но теперь мы уже не обращались к бортпроводнице, как тогда, в самолете из Одессы. Обратные билеты у нас на два разных места, но один из них на то же самое 5а — надо бы подсчитать вероятность такого совпадения. Примем для простоты, что в самолете 100 мест… Впрочем, ну ее, арифметику. А хороший город Рига, правда? В старой Риге улицы скрещиваются и расходятся, переходят одна в другую, пересекаются под всеми углами, которые только известны геометрии — евклидовой и неевклидовой. И за каждым углом — новое. В домах. В людях. В тебе и во мне.