Юлий Буркин - Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок
Часовые на башнях первыми заметили приближающийся отряд, но переполох это вызвало локальный: обычно махаоны нападали на город многотысячными армиями. Завизжала акустическая граната, и к моменту, когда отряд поравнялся с ближайшей башней, вокруг уже не было ни души.
— Стойте! — гулко прозвучал усиленный мегафоном голос самки-стражницы.
Отряд послушно повис на месте, окружив башню кольцом и вращаясь вокруг нее медленным хороводом. Только Ливьен да Рамбай остались неподвижно порхать в стороне.
Стражница выглядела взволнованной, допотопный искровик в ее руках был приготовлен к бою, а Живой Знак в диадеме — активирован, отчего лица окружающих приобрели бирюзовый оттенок. Когда, вглядевшись, стражница обнаружила тот дважды противоестественный факт, что большинство из окруживших ее воинов — самцы маака, и что все они абсолютно одинаковы, ее волнение переросло в мистический ужас.
— Кто вы такие?! Замрите и не двигайтесь! Малейшее шевеление, и я открываю огонь!
Отряд прекратил вращение, а ближайший к Ливьен Лабастьер обернулся к ней:
— Объясни им, мама.
Ливьен растерялась. Ни о чем подобном они не договаривались. Но она тут же взяла себя в руки. Если Лабастьер поручил переговоры ей, значит, в этом есть резон.
Она коснулась своего Камня, а когда отняла руку, и свет от него разлился вокруг, диадема стражницы погасла. Камень Ливьен был старше, и это хотя бы временно снимало многие проблемы.
— Я — маака Сигенон Ливьен — Посвященная, — произнесла она весомо. — Я, мои сыновья и мои друзья возвращаемся из долгой научной экспедиции, куда были посланы Советом. И я приказываю тебе пропустить нас внутрь.
— Но это… это же — дикари! — растерянно ткнула пальцем в одного из воинов-ураний часовая.
— Я могла бы все объяснить тебе, но данная информация секретна… Опусти искровик и пропусти нас. Или ты хочешь нарушить клятву Посвященной и быть наказанной?
На стражницу было жалко смотреть. Все, все говорило за то, что перед ней — преступники. Но клятва предписывала беспрекословно выполнять приказы Посвященной, которой принадлежит старший Камень.
И дисциплина восторжествовала над здравым смыслом.
— Я пропускаю их, — произнесла стражница, глядя на активированный Знак Ливьен, памятуя, что через него секретариат Гильдии сейчас наблюдает за ней. — Мой сектор — двухсотпервый, восточный. Если это необходимо, вы встретите их на магистрали…
С этими словами она опустила ствол автомата и, еще раз неприязненно окинув взглядом отряд, сделала еле уловимое движение рукой, по-видимому, поворачивая какой-то рычажок на стене.
Снизу раздался скрип, и в верхней части ближайшей к ним сферы открылось входное отверстие.
— Наш сын Лабастьер умеет использовать все и всех, — восхищенно и в то же время презрительно бросил Рамбай жене, когда они вслед за отрядом опускались к отверстию. — Даже тебя и твою находчивость, о радость и печаль глаз моих.
Надежда стражницы на то, что странный отряд будет продолжать движение в том же порядке, оказалась несостоятельной. Очутившись в первой же жилой сфере, Лабастьеры, не сговариваясь (это было им и ни к чему), разбились на небольшие группы и, прихватывая с собой ураний, направились в разные коммуникационные коридоры. Старший из них повлек за собой Ливьен и Рамбая.
— Куда мы летим? — поинтересовалась Ливьен.
— В средний ярус Координационного Совета. Наша задача обезвредить и занять ложе гильдии Посвященных.
— Втроем? — не поверила ушам Ливьен. — Их там сотни, и все они вооружены!
— Я все рассчитал. Я знаю тактику маака. Стража в этот момент будет в других местах. Нас троих вполне достаточно.
Рамбай тем временем с благоговейным видом разглядывал помещение. Он впервые находился в искусственно созданном строении такого масштаба…
В этот миг откуда-то издалека раздались выстрелы, и лицо Лабастьера исказилось болью:
— Поспешим, — сказал он, встряхнувшись. — Ваших внуков уже убивают. К тому моменту, когда мы займем ключевые позиции, нас должна остаться хотя бы сотня, иначе нам не удержаться.
— В средний ярус ведет другой коридор, — заметила Ливьен, когда Лабастьер повис возле отверстия в стене, приглашая родителей туда.
— Мы идем в обход, — пояснил тот. — Удар приняли на себя другие, а мы, по моим расчетам, должны достигнуть цели беспрепятственно именно этим путем. И все-таки приготовьте на всякий случай оружие.
— Сын, — сурово обратился к нему Рамбай, — даже дикарь не посылает на смерть своих детей, чтобы спастись самому…
— Они и я — одно и то же, — возразил Лабастьер. — Отсекая пальцы, я сохраняю голову. А мои пальцы умеют отрастать заново. — По его лицу вновь пробежала рябь. Он на миг зажмурился, затем открыл глаза и, утерев ладонью выступившую испарину, закончил: — Хотя это и больно. Не время дискутировать об этике, отец. Оставим это до лучших времен. Вперед!
Рамбай неодобрительно покачал головой, но в отверстие влетел первым.
Как и обещал Лабастьер, путь в средний ярус оказался чист. В тоннеле их не попыталась остановить ни одна стражница. Ливьен диву давалась, как Координационный Совет мог допустить такую оплошность и оставить эту коммуникацию незащищенной. Но как бы то ни было, расчеты Лабастьера оказались верными.
За время пути они несколько раз пересекали те или иные помещения, но там им встречались только штатские самки, провожающие троицу удивленными, возмущенными, а порой и брезгливыми взглядами: как смеют презренные самцы так нагло разгуливать за пределами своей семейной ячейки? И почему летящая с ними самка не поставит их на место?! Нервы Ливьен были натянуты, как струны; она уже отвыкла от слепой дисциплинированности своих соплеменниц. Но именно эта доминанта поведения горожанок оказалась спасительной для нее и ее сопровождающих: у маака не принято вмешиваться в чужие дела.
Однако в самой ячейке Совета им были готовы дать подобающий отпор. У входа Ливьен вновь активировала Камень. Но он погас тотчас, как они вошли в зал: навстречу им из гамака поднялась пожилая самка, и ее сверкающий Знак был явно старше. Ливьен была знакома эта Посвященная. Ее звали Лаузания. Она была одним из членов Совета, участвовавших в организации экспедиции к пещере Хелоу. Кроме нее в комнате находилось трое вооруженных до зубов самок-стражниц, тотчас при виде нападавших, ощетинившихся стволами искровиков.
— Ливьен из семьи Сигенон, — повелительным жестом подняла руку Луазания. — Ты — отступница. Ты нарушила все писаные и неписаные законы нашего народа и заочно приговорена к смерти, также, впрочем, как и дикари, сопровождающие тебя и твои, противные самой природе бабочек, дети и внуки. Но прежде Совет желает выслушать…
Однако договорить она не успела. Со стороны противоположного входа в ячейку раздались выстрелы. Лаузания и стражницы рефлекторно обернулись туда, и в тот же миг Лабастьер, крикнув Ливьен и Рамбаю — «Ложитесь!» — открыл огонь.
Ливьен упала на пол, закрыв голову ладонями. Сверху сыпалось флуоновое крошево и обломки хитинопласта. Невообразимый гром длился лишь несколько секунд, затем наступила неестественная тишина.
Ливьен подняла голову. Рамбай лежал рядом с ней. Его глаза были открыты, но взгляд был безжизнен. Ливьен с ужасом подумала, что он мертв. Но он шевельнулся, а затем, отряхиваясь, сел. Однако выражение его лица так и осталось пустым и потерянным.
Стражницы и Лаузания остались неподвижно лежать в лужах крови.
Из противоположного входа в ячейку влетел еще один Лабастьер и два дикаря-урании.
Нам не будет прощения, Ливьен, — поднимаясь на ноги, обреченно сказал Рамбай.
Лицо Лабастьера, напротив, хоть и выглядело усталым, в то же время светилось торжеством:
— Все ключевые позиции города захвачены, — заявил он. — Сегодняшний день — точка отсчета наступления эры справедливости в жизни маака.
…Последующие картины слились в сознании Наан в одно кровавое месиво. Тем паче, что запись теперь принадлежала не Ливьен, а неизвестным мнемодонорам. Тот, кто монтировал этот информационный носитель (а судя по тому, что сказал Лайвар, это был именно он) позаботился о том, чтобы ни одна отвратительная и жестокая сцена не осталась вне внимания пользователя.
Наан видела, как публичной казни через повешение с предварительным обрезанием крыльев были подвергнуты те Посвященные, которые уцелели во время штурма, но не пожелали признать власть Лабастьера.
Наан содрогнулась, наблюдая, как сотню обнаженных самок до полусмерти секла другая сотня — «добровольных палачей» — за то, что первые не признавали равенства своих мужей в правах с собою. (Среди маака нашлось немало и таких, кто, страшась кары или надеясь возвыситься, принялись ревностно служить новоявленному императору. Их руками и проводились многочисленные казни и наказания, оформленные, как массовые зрелища.)
