Андрей Платонов - Фантастика-1988,1989

— Перестаньте! — пресекает он мои попытки вырваться. — Ничего здесь не трогать! Слышите, ничего, иначе я не отвечаю за вашу безопасность.

Я уже ничему не удивляюсь и, кивнув на рукоятку, только спрашиваю:

— А что это такое, что произойдет, если я за нее ухвачусь?

— Да я об этом знаю не больше, чем вы. Главное, ничего здесь не трогать. А то и пожелать ничего не успеешь. Вот иллюминатор, кажется. Хотите посмотреть на нашу планету? Плывите сюда, только осторожней, не вздумайте задеть что-либо.

Но у меня не было желания смотреть в иллюминатор. Хотелось только вернуться в уютный вагон электрички, где все на своем привычном месте: и стены, и пол, и потолок. А за окном дружелюбно подмигивают, освещая путь, электрические лампочки. Мне так захотелось на Землю, что я закричал:

— Слышите, велите вашей щуке или как она называется, чтобы немедленно я оказался там, где был. С меня достаточно: не хочу больше никаких доказательств.

Ему, как видно, тоже оказалось достаточно, потому что уже в следующее мгновение перед моими глазами засветились стальным отблеском рельсы параллельного пути железной дороги. И как будто ничего не случилось, напротив, откинувшись на мягкую спинку скамьи, сидел мой попутчик. Он молчал, да и я не мог заставить себя начать разговор. Мысли сшибались, путались. И все же я нашел в себе силы сосредоточиться.

— Она что, рыбина эта, с другой планеты, инопланетянин, выходит?

— Не знаю, инопланетянин ли или на другой планете сконструирована, да к нам направлена с какой-то целью, о которой скорее всего никто никогда не узнает. Важен тот факт, что она есть, похоже, лично ни во что не вмешивается, но может, как вы видели, многое. Эх, не повезло же мне! — с отчаянием пожаловался он.

— Как это не повезло? — горячо запротестовал я. — Вам выпала величайшая удача, какие и в сказках-то редко выпадают. Тому Емеле, я схватил лежащую на скамейке книгу и потряс ею в воздухе, — ему достаточно было, чтобы ведра сами домой шли да чтоб печь по улице ехала, со скоростью, понятно, печи. Ну а предел желаний — царем стать и царствовать, лежа на боку. И чтоб пир — на весь мир. Скудноватая жизненная программа. А перед вами — вся Вселенная. Если разумно распорядиться предоставленным вам случаем возможностями, то…

— Вот что, — перебил мой монолог попутчик, — вы были со мной. Все видели, во всем убедились сами. Да и о возможностях имеете полное представление. Хотите, я пожелаю, чтобы выполнялись не мои, а ваши пожелания? Я вам за это буду очень обязан.

— То есть как? Я к этому совсем не имею никакого отношения, — резко запротестовал я.

— Конечная остановка, — довольно явственно прохрипел в это время репродуктор.

Я с облегчением подхватил книгу и, взглянув на часы, будто очень опаздываю, рванулся к выходу. У меня не было никакого желания вступать в обсуждение этого отчаянного предложения.

ЛЮДМИЛА ЖУКОВА

БЮСТ ГЕРОЯ

— Петр Иванович, вы отливали бюст герою в деревне Сонино…

— Отливал, а что?

— За качество работы ручаетесь?

— На все сто процентов. А что случилось?

— Петр Иванович! — Человек на другом конце провода вздохнул, словно решая, говорить или нет. — Понимаете, я металловед. Михаил Крынкин. Отдыхаю в Сонине. Это моя родная деревня. И вот вчера был свидетелем странного случая. Рассказал о нем директору совхоза Юрию Егорычу — от него и звоню. Вы сможете приехать?

— Смогу, только что же случилось? Объясните наконец.

— Да странная история. Не знаю, что и сказать. Пропал теперь бюст… Считайте, нет его.

— Украли, что ли?

— Стоит, да только… Вся ваша работа насмарку. Заново придется делать.

— Не может быть! Сорок лет отливаю — по всей стране стоят!

Телефонный провод донес вздох:

— Я сам металловед. Понимаю вас. Но факт налицо. Так приедете?

— Чепуха какая-то! Конечно, приеду. Ждите.

— Ну а сам-то ты, как специалист, чем это объясняешь? Старением металла? — спросил директор, когда Михаил тихонько положил трубку. Юрий Егорович, человек молодой — под тридцать — со многими был в деревне на «ты». Да и мало он походил на начальство. Невысокий, белобрысый, с облупленным носом — мальчишка и мальчишка. Не прибавляли солидности и ярко-синий костюм с белой рубашкой и галстуком, который он носил даже в эту несусветную жару, считая, что командир производству всегда должен быть при параде.

Крынкин — статный брюнет с физиономией Алена Делона, в белесых, по моде, джинсах и майке с английской надписью, на правах горожанина и специалиста пытался держаться с ним запанибрата и даже покровительственно, но была у Егорыча этакая легкая усмешечка, что на нет сводила эти старания бывшего односельчанина.

— Какое старение! И недели со дня отливки не прошло. Да и мастер отливал известный, — авторитетно толковал Крынкин.

— Так что же? — допытывался Егорыч.

— Мистика, вот что! Ведь на глазах у меня все произошло. Я свидетель.

— А что ты в такую-то рань в парке делал? — прищурившись, спросил директор с усмешечкой и почесал облупленный нос, отчего он вовсе запунцовел.

«Еще туда же, ехидничает», — возмутился про себя Михаил и отчеканил: — Я был, конечно, не один. Дело молодое, холостяцкое. Кстати, и она свидетельница.

— Кто же она? Ты не подумай, что любопытничаю. Просто важно и ее свидетельство — случай ведь незаурядный.

— Ирина Беспалова.

— Это что? Школьница? — ахнул директор.

— Выпускница, — поправил Крынкин.

— Но тебе-то за тридцать, Миша?

— Ну так что? Они теперь со школы, гм, взрослые, — и Крынкин, недовольный, что ему напомнили о возрасте, взъерошил шевелюру, отчего стала заметна плешь на затылке.

— Ну, это особый разговор, — вздохнул директор. — А сейчас рассказывай по порядку, как что было.

За окном брехнула собака и замолкла — очень уж жарко, и лаять лень. Михаил встал, выглянул в окно, будто ждал кого-то, и принялся рассказывать, пытаясь говорить внушительно, чеканя слова.

— Сидели мы с Ириной на лавочке. Под ивой. Знаете, той самой, у которой ветви до земли, как шатер. Нас не видно. А мы сквозь просветы в ветвях и памятник видим, и скамейку возле него. Ну, дело было уж под утро. Первая электричка прошумела. С ней он и приехал.

— Кто?

— Да старик один. Ветеран войны. Летчик бывший. Я его с малолетства помню. Сизов Николай Иванович. Он живет в городе, а сюда на могилу матери приезжает.

— Что-то я никакой Сизовой не помню. Давно умерла небось?

— Давно. Когда этому старичку еще лет десять было — бабка моя рассказывала.