Кровавое Благодаренье (СИ) - Большаков Валерий Петрович
Глава 16
Четверг, 10 октября. Утро
Москва, Старая площадь
Вчера я рано ушел из института, и долго бродил — по проспекту, бездельно заглядывая в магазины, по парку, шурша опавшими листьями и вдыхая подступающую прель. Я медленно успокаивался, приходя в зыбкое равновесие.
Меня потряс наш эксперимент.
Мы что сделали? Разобрали все три новых тахионных установки, сняли с них эмиттеры и навесили на запасную хронокамеру со склада, изрядно поломав головы над схемой когеренции — теперь в образец, как в мишень, били три сверхсветовых импульса залпом.
Фейнберг с Боуэрсом убеждали нас дуэтом, что когерентное излучение тахионов — чушь и ересь, а мы взяли и сделали!
Теоретически выходило, что сверхмощный импульс способен как бы «проколоть» псевдовремя, таинственную, странную сущность — и забросить мишень на десять, на двадцать лет в прошлое или в будущее! Вот я и предложил метод когерентной пульсации — названьице корявое, но емкое.
Осторожничая, мы увлеченно исследовали зону «прокола», буквально с игольное ушко. Собрали на коленке детектор, улавливали джет, цедивший хронокорпускулы, и радовались как дети. Затем осмелели, и поставили робкий опыт — забросили на минутную дистанцию в будущее мишень — потертый медный пятачок. Через «прокол», через дыру в псевдовремени — «полынью на реке Хронос», как пышно выразился Корнеев.
Киврин первым заметил странное явление, обозначив его «эффектом релокации». Опытовая мишень, как лежала в точке пересечения тахионных пучков, так и должна была там лежать, а она почему-то оказывалась в другом месте, порой и вовсе за пределами хронокамеры.
Неделю мы разгадывали эту загадку, пока не пришли к единому мнению — виной всему искривление псевдовремени. И нелинейность тем сильнее, чем больше дистанция заброса.
Переместил мишень на десять лет назад? Ищи ее в радиусе девяноста восьми километров! На двадцать лет? От нуля до трехсот кэмэ! Время с пространством чудили, как могли.
Еще неделю мы истратили на то, чтобы побороть неопределенность — и научиться фиксировать точку релокации. Начинали с часовой дистанции, делясь на две группы — «дежурные» запускали установку, а «наблюдатели» выезжали на институтском «уазике» к знакомой полянке на окраине научного городка, в тот самый лесок, где частенько горели костры пикничков, да посиделок «на природе». Расставляли приборы на почтительном расстоянии — и любовались, как переливается энергосфера, зависая над травой, как снуют по ней голубоватые молнийки разрядов. Затем полупрозрачный пузырь, подпитанный темпоральной эманацией, угасал и таял, а нам оставалось подобрать еще тепленькую мишень, да с победой возвернуться в лабораторию.
Вчера же мы отъехали почти за сотню километров, на юго-восток области, ближе к Шатуре — по информации, подкинутой Ромуальдычем, там, в лесополосе, находился старый каменный бункер. Проще говоря, подвал.
Лесополосу высадили в пятидесятых, а в войну тамошнюю лужайку занимал пересыльный пункт — с бараками для новобранцев, столовой, госпиталем. Как и положено, при лазарете имелся морг — тот самый бункер.
Лет двенадцать назад вход в мрачное подземелье заложили кирпичом — прочность сводов вызывала сомнения. Вайткус лично съездил туда, проверил и доложил: «Еттот бункер на месте, не тронут!»
Я кивнул, сделал глубокий вдох, медленно выдохнул — и велел Киврину рассчитать релокацию так, чтобы мишень — юбилейный рубль, выпущенный в честь пятидесятой годовщины Победы — оказался внутри замурованного подвала… Десять лет тому назад.
Помню, как я глядел на установку и вчуже поражался ее избыточной сложности — хронокамера еле виднелась под вязками кабелей; ее усыпали, как булочку семена кунжута, круглые и квадратные коробочки, начиненные микросхемами; обвивали серебрящиеся инеем трубки с текучим гелием, а из плотно затканной паутины проводов выглядывали детекторы частиц, окружая зону «прокола»… Ужас и восторг!
Разумеется, наша инициатива грубо нарушала грозное предписание, категорически запрещавшее локальные перемещения в прошлое. А мы потихоньку…
…«Уазик» и гражданская версия «Тигра» подкатили к самой лесополосе. Дождей не было с лета, и колеса размалывали в пыль глинистую колею. Сушь… Глушь… Тишь…
— Ломики в руки, — скомандовал я подсевшим голосом, — и за мной!
— Етта… — выдохнул Вайткус, слезая с водительского сиденья. — Я тоже с вами! Буду свидетелем…
Не знаю уж, видел ли кто со стороны чокнутых туристов, пробиравшихся к опушке с ломами и кувалдами в руках, а только нам было не до смеха. Нервничал даже Ромуальдыч…
С шумом и треском мы продрались через подлесок. За прошедшие годы лужайка с бывшим моргом заросла деревцами в рост человека. Природа вела агрессивную реконкисту, захватывая жизненное пространство, отобранное самозваными «царями».
— Здесь колхозные коровники неподалеку, — вполголоса говорил Вайткус, боком тискаясь сквозь колючие заросли малины, — а ребятишки играли тут в «войнушку». Вот председатель и упросил меня, да Кузьмича, печника местного, заделать вход. Во избежание…
— Где вас только не носило, Арсений Ромуальдович… — пропыхтел Корнеев, локтями отводя шипастые плети.
— Етто да! — гордо хмыкнул Вайткус.
— Не тронута, вроде, — вымолвил Киврин, пошлепав по красной кирпичной стенке, неряшливо прослоенной серым раствором. — Ну, что? Долбим?
— Долбим!
Постарались Ромуальдыч с Кузьмичем на славу — мы вспотели, колотя по кладке тяжелыми ломами, да охаживая ее кувалдами, но вот поддался один кирпич, за ним другой, третий… И пролом пустил нас внутрь.
Долго искать не пришлось — юбилейный рубль отразил слабый свет фонарика с сырого пола.
— Етта… — глухо сказал Ромуальдыч. — Тот самый… Ишь, потускнел совсем…
Бледный Володька поднял взгляд, критически осмотрев потолок, и мотнул головой:
— Давайте на воздух, а то тут всё на честном слове держится…
Мы выбрались, и я медленно проговорил, обводя взглядом товарищей:
— Ничего и никому!
— Да понятно… — проворчал Киврин, хмуро отряхивая ладони.
— А, девчонки все равно узнают! — отмахнулся Витёк.
— Етта… — разлепил губы Вайткус. — Девчонки наши — народ проверенный, болтать не станут. А вот на самый верх доложить все равно придется! — он усмехнулся. — Понимаю, Миша, что не хочется, но… Надо!
— С ума сойти! — вымолвил Корнеев, тараща глаза. — Что же это выходит? Это же настоящая машина времени получается!
— Дошло, наконец… — заворчал Володя.
— На двадцать, на тридцать лет в прошлое… — бормотал Витька, ежась, будто в ознобе.
— Или на сорок четыре года, — вытолкнул Ромуальдыч, и пристально глянул мне в глаза…
— … Миша! — оклик Марчука вывел зама из задумчивости. — А бумаги по награждению Иверневой у вас?
— Да, Гурий Иваныч, — мигом встрепенулся я. — Вот, возьмите. Всё проверил, а уж как оформить…
— Офо-ормим! — махнул рукой секретарь ЦК. — Сейчас порядку больше стало — одна на всех де сиянс академия! А то, как вспомню… Мать честная… Отдельно Академия медицинских наук, отдельно — педагогических, отдельно ВАСХНиЛ, и еще целая куча республиканских академий!
— И все делят бюджетный пирог, — поддакнул я.
— Так именно! — воскликнул Марчук с застарелым возмущением. — Каждому дай, а как реализовать межотраслевые проекты? А никак! Раздрай и полный организационный бардак… Ага… — он откопал представление о награждении, поданное Старосом в АН СССР. — А-а, вон оно что! Вы извините, Миша, я как-то нехорошо подумал о вас, решил, что Ивернева — ваша протеже…
— Да можно и так сказать, — усмехнулся я. — Просто, понимаете, несправедливо как-то! Наташа числится в инженерах, хотя давно заслужила научную степень, и я даже не знаю, в чем она преуспела больше — в искусстве математика или в мастерстве прикладника. А уж медаль Софьи Ковалевской она точно заработала! Вы ознакомьтесь…
— Хм… — президент Академии наук вчитался: — «Модели спекулятивной визуализации объектов»… Ладно, ознакомлюсь… Если что, Миша, буду у себя.
