Алессандра Матрисс - Письмо Потомкам

Ах, и тут же я становлюсь сама фанатичной.

«Ах, Майя, отойди от окна, ты простудишься!»

«Что значит, не болею. Все дети болеют… Ах, да. Ты же гемма»

«Что ты, милая, зачем ты пьёшь сырую кровь… Ах, да. Ты же гемма»

И вот так я доставала её, как и любая заботливая пра-пра-пра… – бабушка. И день за днём я безнадежно привыкала к ней. Или это моя совесть мне установила такие рамки.

Но так или иначе, я смирилась со всем. С тем, что меня называли так, как я не хочу. Что ко мне относились так, как я того не заслуживала.

Смирилась даже с Исходом. К концу третьего месяца я отправлюсь в Великую Империю, на Пьедестал, который был когда-то построен для меня. Это был мой залог Уильяму, что больше нигде, кроме Пьедестала, я не решусь уничтожить человечество.

– Свят… – и тут же, видя мой гнев, – Ульяна, Вы… Ты сможешь ещё недолго погостить у нас? – это Тарас шерн Хинди стоит у дверей в отведенные мне покои и сжимает руки нервно. За ним как бы прячется почти весь Дом. Их раскрасневшиеся лица то и дело выглядывают из-за угла и тут же исчезают, передавая шепотом, как я выгляжу. Вы ещё транслятор со мной рядом установите.

– Я с удовольствием бы, но не могу. Но у нас впереди вечность, дорогие. Я обязательно к вам приеду и успею надоесть.

Тарас оправляет довольно парчовый камзол, как у Ивана-царевича с картин Васнецова, и на гарами передает мою божественную волю остальным. Совершенно не так, как я сказала, сочинив какой-то пространственный и пафосный монолог.

…как и в каждом семействе, я планирую свой отъезд раньше на день, потому как эти сутки у нас уходят празднование. А иначе обидятся.

Так что по времени я успеваю.

Собрав вещи, я усаживаюсь в ладью рядом с Майей. Тарас, улыбаясь одними глазами, торжественно несет мне накидку, вышитую именами членов его Дома. Каждое имя драгоценно и неповторимо – это один из заветов, оставленный им. Имён Империи с лихвой хватает моему маленькому миру, так что у каждого геммы имя уникально и дано ему с учётом всех его свойств.

Тараса назвала я лично. Тогда я жила ещё с геммами, но путешествовала каждые десять лет по просторам владений Уильяма – Цахеса. Тогда он ещё не сменил тело и жил первую жизнь, а не питался электронными слепками его памяти. Однажды меня занесло в Бывшую Землю Индию, где я видела выжженные луга и сгоревшие дома. «Проклятые фанатики» не сдавались под натиском чужеродной культуры и умирали сотнями. Кто-то в бою, кого-то прилюдно казнили…

Тараса звали тогда Харидас Тхакур, он был истинным сыном своей земли. Двоих сыновей и дочь он положил на погребальный костер, а сам же лелеял мечты о мести во имя своей Родины.

Именно тогда я и нашла его. Босыми ногами ступая по выжженной земле и плача вместе с дождём, я размазывала историю этого мира в пепле. Выписывала древним, как Земля, танцем девадаси плач по утерянному. Словно память движений скользили ко мне из самой древности, словно сотни танцовщиц заполнили мой разум и тело, танцуя вместо меня. Прославляя жизнь.

А музыкой нам был всё тот же дождь и тишина.

Харидас сидел в паре метров от меня, наблюдал за мной, а потом, когда я закончила, встал и подошёл ко мне.

Он хотел меня ударить, я знаю. Я бы приняла этот удар. Но вместо этого он поклонился мне и коснулся ног…

Его и ещё пятерых я увезла с собой на Шим’Таа. Увезла тайком, чтобы никто не узнал. Ррипы я вынула сама, оборвав их острые нити соединений с нервной системой, сымитировав смерть. И дала новые имена.

Тарас и его соплеменники дали начало новому Дому на моей земле. Они перенесли в него все свои знания, всю свою любовь к прошлому… Но делали это мягко и не фанатично, как и полагается истинным сыновьям своей Родины.

– Na taaron se ko’ii bhii rishta banaaya, —сказала я ему шепотом на древнем, почти умершем языке, когда он укрывал меня.

….У меня нет никакой связи со звездами.

– Na rab se bhii ko’ii shikaayat kii. – Ответил он мне с улыбкой.

…У меня нет никаких претензий к Богу.

Потом он поцеловал меня в лоб и смиренно отступил назад, к остальным. Все как один поклонились мне, и я направилась в Дом Альяринн.

Дорога мне не надоедала, мне нравилось разглядывать мир. Живой, искрящийся… напоенный моей кровью.

…помню, мне ничего не оставалось сделать. Одновременный удар двумя биологическими оружиями вначале уничтожил всё живое. С мониторов наблюдали, что станет с теми людьми, кто окажется в зоне поражения.

Всё живое тогда сошло с ума.

По обе стороны мониторов.

Если бы я могла, то я бы остановила всё это… Но и тогда я была в оковах, впрочем, как и сейчас. Руки мои связаны. И я с криком наблюдала за всем безумием и алчностью. Я хотела защитить малые крохи, но не могла. Это чем-то напомнило мне древние рассказы про Хиросиму и Нагасаки, словно полигон для испытаний нового оружия.

Когда результат был получен, образцы собраны управляемыми роботами, люди Императора залили Австралию огнём и всё умерло.

Тогда умерла и я. После этого я встала на Пьедестал и сотворила второе величайшее зло в своей жизни. Устроила Исход, итогом которого был Шим’Таа.

А что до меня, то я попросила прощения у матери Земли и напоила её своей кровью, совершив самоубийство. Старинным клинком я распорола своё бренное тело, и чёрная кровь вошла в чёрную почву.

Когда я очнулась, вокруг меня росла дубрава, и резало глаза небо. Я пролежала полгода мертвым грузом на груди, слившаяся с миром. Вирус, царивший во мне, почти восстановил мир, выдавил гной с лица планеты. Звучит странно и непонятно, но так оно и было.

Но я рада, что геммы не увидели тот ад, что видела я…

– Стой! – крикнула я управляющему ладьёй. Чуть не проехали!

Мы резко остановились, а я не чувствуя ног, побежала в сторону огромных деревьев на горизонте. Там был храм, где покоился мой первый муж…

Оставим меня наедине с моими мыслями и просьбами.

Оставим меня.

Пока я молюсь, прогуляйтесь. Ведь Шим’Таа так прекрасен. Он вобрал в себя всё то, что вы любите. Чувствуете свежий воздух? Он наполнен травами и да, земляникой! А там бежит холодный ручей, что же вы ждёте?

Неужели вы не любите плескаться и пускать бумажные кораблики?