Дорис Писерчиа - «Если», 1993 № 04

Возможно, ее талисман вовсе не заставлял ее вспоминать обо мне, но то, что я постоянно думал о ней, — это уж точно. С момента нашего расставания минуло двенадцать часов, и, сидя в подпрыгивающем на ухабах вездеходе, я ощущал укрытый в толстой рукавице подарок, странным образом служивший для меня подтверждением реальности прошлой ночи, так похожей на сон. Залогом моей удачи стал узкий серебряный браслет ручной работы, гладко отполированный и перевитый прядью иссиня-черных волос. Я ехал и улыбался глупой блуждающей улыбкой. Собственно, весь путь от Нового Каира до Полярного Круга прошел для меня в каком-то блаженном тумане воспоминаний. Сейчас мне вспомнилась прошлая ночь, и я покраснел от смущения, или, точнее, Ярроу зарделся стыдливым румянцем. Правда, в вездеходе стесняться было некого: Фауд, мой гид, похоже, вообще забыл о моем присутствии, а уж до моих грез наяву ему и подавно не было дела. Он сидел за рулем вездехода, полностью сосредоточившись на дороге; его волосы, щедро смазанные бриллиантином, были зачесаны вперед в форме креста — прическа, уже лет десять вышедшая из моды. Приемник трещал и плевался, извергая изуродованные эфиром национальные арабские мотивы, — «Этанак», кстати, почему-то был без ума от них, считая их изысканной и мелодичной музыкой. Я уже после года пребывания на Марсе возненавидел их лютой ненавистью и даже иногда жалел, что не оглох в детстве. Фауд выпустил пузырь жвачки и довольно улыбнулся. Он казался добродушным, да и в бюро путешествий мне отрекомендовали его наилучшим образом; правда, ко мне он относился, как к блаженному. И чего греха таить, причины для этого у него были.

На всякий случай я проверил экипировку. Одет я был в утепленную куртку — герметичный костюм взять с собой мне не позволили, так как на территории Дебре Дамо все, что помогало создавать искусственную среду обитания, было запрещено. Разрешалось брать только кислородную маску, без которой даже самые неисправимые пуристы не могли обойтись. Поэтому сейчас я чувствовал себя как начинающий альпинист, забравшийся на трехкилометровую высоту.

В дороге «Этанак» проанализировал кое-какую конфиденциальную информацию о монастыре, сообщенную мне Ханой, и я разработал план бегства из Дебре Дамо на случай крайней необходимости. Принципы «естественной» жизни в монастыре соблюдались очень строго. Мне с трудом верилось, что в мире найдется хотя бы один богач, готовый по доброй воле провести в подобной тюрьме несколько дней, не говоря уже о таком эпикурейце, как Коррам Хабир.

Мне удалось разузнать eщe несколько любопытных деталей, например: монахи перебрались сюда с Земли тринадцать лет назад, тогда же, когда исчез Хабир, а территория монастыря была частной собственностью Коррама.

Вездеход на полной скорости несся по ухабам.

Я легонько похлопал по футляру с «Этанаком», таким образом подбадривая всех нас. Между прочим, пока я витал в облаках и думал о Хане, он успел проштудировать грамматику геез — языка монахов Дебре Дамо и провести сравнительный лингвистический анализ с арабским языком, который схож с ним по строению. Результаты его штудий тут же обнаружились у меня в памяти. Приятно чему-то учиться, не прилагая для этого особых усилий.

— А вот и он, хаджи.

Фауд называет всех «хаджи», что по смыслу соответствует чему-то среднему между «ваше преосвященство» и «господин». Он указал поверх приборной доски на чернеющее за лобовым стеклом дно кратера.

Я стал внимательно разглядывать местность, надеясь отыскать какую-нибудь одинокую неприступную вершину, гордо вздымающуюся на горизонте, поскольку Дебре Дамо на геез означает «Священная гора», и основатели секты на Земле избрали своей обителью один из горных пиков. Однако вместо горы я увидел стену узкого и глубокого каньона, отвесно уходящую вниз. Сам каньон казался словно вырубленным гигантским топором посреди необъятной равнины.

— Славной местечко! — Фаунд улыбнулся мне с той добродушной снисходительностью, которую обычно считают единственно возможной формой общения с душевнобольными… Вот мы и прибыли, хаджи. Монастырь на самом дне разлома, — сказал он невозмутимо, а я с замиранием сердца следил, как наш вездеход со скоростью десять метров в секунду несся к краю обрыва. Я уже начал подозревать водителя в склонности к суициду.

Но в последнюю секунду Фауд вспомнил о тормозах, и мы замерли над бездной в клубах густой пыли.

Через лобовое стекло ничего уже нельзя было разглядеть. Надев шлемы и кислородные маски, мы выбрались из кабины, и тут я заметил, что нас встречают.

Поначалу я принял человека, закутанного в запыленную сутану из грубого сукна, за вылепленную из грязи скульптуру. И только когда клубы пыли понемногу рассеялись, я увидел монаха, вероятно, посланного святыми братьями встречать гостей.

Мы приблизились: за его спиной зловеще зияла источающая странное сияние пропасть. Что это было? Божественный свет? Несмотря на мое скептическое отношение к внешним эффектам, я не мог не признать: зрелище потрясало.

Фауд и монах обменялись приветствиями на геез. Я прислушивался к их разговору, привыкая к звучанию непривычной речи и одновременно стараясь всеми силами убедить себя, что мне не грозит скорая смерть от удушья. Когда атмосферное давление меньше земного в десять раз, то, даже напялив кислородную маску, чувствуешь, что жить тебе осталось недолго. Фауд представил мне монаха — его имя можно было перевести как Брат Процветание — я же в ответ что-то любезно промычал. А потом они почему-то заговорили о деньгах… ПОЧЕМУ?

— Хаджи, он говорит: спуститься вниз к монастырю стоит два серкля.

— Два серкля? В этих местах? Вам не кажется, что уважаемый Брат хватил через край? — НЕ УДИВИТЕЛЬНО, ЧТО ЕГО НАЗЫВАЮТ «БРАТ ПРОЦВЕТАНИЕ»!

Фауд пожал плечами.

— Так он оценивает свою работу, а уж наше дело, соглашаться или нет. На Земле они на протяжении сотен лет сами зарабатывали себе на жизнь.

Недовольно поморщившись, я порылся в боковом кармане рюкзака и извлек оттуда пару купюр.

— Вот, возьмите и заплатите ему.

Оба кивнули.

— Хорошо, хаджи, на следующей неделе я вернусь, — весело сказал Фауд, спеша к своему вездеходу. — Желаю вам приятно провести время, — он говорил так, словно мой приезд был продиктован исключительно желанием отдохнуть.

Дверца захлопнулась, и он включил двигатель. Вездеход попятился назад, развернулся и запрыгал на ухабах, будто ему было невтерпеж поскорее вернуться в цивилизацию.

ИМ СЛЕДОВАЛО БЫ НАЗВАТЬ ЭТО МЕСТО СВЯЩЕННОЙ ДЫРОЙ… Я повернулся лицом к светящейся чаше каньона, а Брат Процветание вручил мне кожаную сбрую. Я сначала посмотрел на него, потом на сбрую, и у меня внутри все похолодело не меньше, чем снаружи. Над краем пропасти нависала странная конструкция, представлявшая собой нагромождение гигантских колес и блоков, довольно ветхих на вид. ГОСПОДИ, ЧТО