Владимир Щербаков - Фантастика 1977

— Па-а-думаешь, — сказала веснушчатая, когда мы встретились 1 сентября. — Второе место! Не первое же.

Но как-то не было безапелляционности в ее традиционном «па-а-думаешь!». Даже оттенок уважения слышался.

Осенью пошло труднее. Рвение мое продолжалось, но расписание дяди Трои пришло в столкновение с общешкольным расписанием. Я соблюдал правило «ни дня без пробежки», но жертвовал школьным «ни вечера без заданий». И все чаще приходилось мне маяться у доски, тупо глядя на какую-нибудь усеченную пирамиду. Ничего я не усекал в ней, где там телесные углы, где бестелесные. Маялся, страдал и думал про себя: как же нелепо я выгляжу: такой длинный, на голову выше математички, баки пробиваются… и мямлю, словно первоклассник.

Ну не лезли мне в голову эти пирамиды. Тогда не лезли, сейчас вылезли и следа не оставили.

На Новый год я занял первое место. Специально ради нас на каток наливали воду, еще подогревали, чтобы морозцем не прихватило. Не так много пришло нас из прежней летней группы, только самые ретивые. Так или иначе я поднялся на ступеньку номер один.

А потом, когда я полеживал в раздевалке, горделиво подставляя массажисту свои призовые ноги, подсел ко мне Трофим Иванович, дядя Троя. Я заулыбался во весь рот, готовясь принимать поздравления, сдачу сдавать благодарностью.

— Так что у тебя в табеле? — спросил он.

— Мать нажаловалась?

— Сам справился в школе. Всегда справляюсь.

Загнанный в угол, я произнес страстную и демагогическую речь о том, что у людей бывают разные способности. У одного таланты к баскетболу, у другого к борьбе, а у третьего, у меня, например, к гидробегу. Школа же со своими стандартными требованиями стрижет всех под одну гребенку (и в прямом смысле — в парикмахерских — тоже). Лично я не собираюсь стать математиком, мне никогда не понадобятся усеченные пирамиды, и голова у меня не резиновая, незачем набивать ее еще и стереометрией. Я не дурачок, я люблю читать, люблю книги, люблю природу и люблю спорт. Спорт тоже призвание, спорт тоже дело, поскольку оно волнует миллионы и миллионы людей. О победителях пишут в газетах, о победителях ставят фильмы. Значит, чемпионы — люди, нужные обществу…

— И ты собираешься быть чемпионом?

— Да, собираюсь, — сказал я с вызовом. — Разве это некрасиво? Плох тот солдат, который не хочет быть генералом.

— Нет, можно хотеть, стоит. Но надо глядеть и вперед. У чемпионов горькая судьба. Они восходят на пьедестал молодыми и сходят с пьедестала молодыми. Призы как девичья красота, тебя ценят за юношескую свежесть. А потом юноши мужают, становятся грузнее и сходят. Бегуны сходят к тридцати, борцы-боксеры — к двадцати пяти. Женщины ставят рекорды по плаванию до восемнадцати, потом набухает грудь, раздаются бедра, сопротивление больше, скорость меньше, прости-прощай рекорды. Подумай, какая трудная судьба: в восемнадцать греметь на весь мир, а потом жить воспоминаниями, в тридцать чувствовать себя бабушкой, взывать к слушателям: «Товарищи, напрягите память, когда-то мое имя твердили на всех языках…» Это же вынести надо, не сломаться, не впасть в уныние на всю жизнь. А наш гидробег — такой же подростковый спорт. Лучшие показатели у шестнадцатилетних. Потом прибавляешь килограммы, оседаешь на миллиметры, и пропали твои километры. Все. Живи воспоминаниями.

— Ну, тогда… тогда я стану тренером, как вы, Трофим Иванович.

Он помолчал, вглядываясь пытливо.

— А школьным учителем хочешь быть?

— Ни в коем случае, — возопил я в ту же секунду. Мысленно я вообразил себя на месте математички. Я еще мог бы понять человека, которого занимают эти самые телесные углы. Если нравится, сиди себе, считай в свое удовольствие синусы и тангенсы. Но тратить жизнь на то, чтобы впихивать их в мозги сопротивляющемуся балбесу? Ну нет, увольте. — Ни в коем случае!

— Вот видишь, — сказал дядя Троя даже с некоторой грустью в голосе. — А тренер тоже учитель. У нас, учителей, совсем иной взгляд на беговые дорожки жизни. Вы там бежите, а мы за вас переживаем, волнуемся, как родители за детишек, больше, чем за себя. Есть у тебя такой родительский взгляд? Едва ли. У мужчин он редко бывает раньше тридцати. Так что, друг, не готов ты морально к тренерству. — И закончил жестко: — Пятнадцатого февраля начинаются сборы на Красном море. С тройками не поедешь. Понятно?

3. БУКВА О

Эти сборы на Красном море останутся у меня на всю жизнь.

Такое не забывается.

Я впервые попал в тропики. Что меня потрясло? Палитра.

Разгул красок. Буйство красок. Хулиганство, я бы сказал. Крикливая пестрота, может быть, даже базарная, вульгарная красота. И детская непосредственность. Цветы алые, море синее, небо тоже синее, откровенно синее.

Ведь для меня, «северянина», «синее море, синее небо» были литературными выражениями, поэтическими гиперболами, как и «синие глаза», «черная тоска», «пустая голова». Я же знал, что синих глаз не бывает, встречаются серые с голубоватым отливом. И знал, что синего неба не бывает, небо белесое, серое, в солнечный день слегка голубоватое, акварелью его надо писать, краску водой разводить пожиже. А море на самом деле серое, разных оттенков — от жемчужного до сизо-свинцового. В лучшем случае — цвета морской воды. Там и зеленое, и бурое, и фиолетовое надо мешать, меньше всего имеешь дело с синей краской.

На юге же море было откровенно, бесстыдно синее, как на плохой открытке. Вода же была прозрачная, до тех пор я думал, что прозрачна вода только в стакане. Мы ходили между островами, как по крыше аквариума. Под ногами висели ноздреватые рифы, кораллы желтые, серые, красные, фиолетовые и ослепительно-белые, самые нарядные из всех. На каждом рифе клумба — водоросли, листья и космы всех цветов, и темные колючки морских ежей, и актинии — хищные подводные астры без стебля, и морские звезды — бывшие цветы, удравшие от своих стеблей, цветы, поедающие червяков и ракушки. А над подводными клумбами порхают подводные бабочки такой же клумбовой расцветки: рыбы-попугаи, разноцветные, как попугаи, и рыбы-ангелы, полосатые, как черти.

Важно проплывают манты — громадные скаты, этакие плакучие плащи. Иной раз и акулы суетятся, так и шныряют под пятками. К счастью, здешние не хватают то, что на воде, не лезут в другую стихию. Но руки в воду не суй, если не хочешь лежать полгода в хирургии, смотреть, как доктора измеряют твою третью ручонку, растущую взамен оттяпанной.

«Не стать ли мне гидробиологом? — думал я тогда. — Кстати, и гидропробег пригодится. Буду расхаживать над подводными садами».

А на Сюиссе не сады, целые подводные парки, ходишь как по крыше оранжереи. И вода разного цвета: голубая, розовая, изумрудная, аметистовая. Как бы аметистовый, изумрудный, яшмовый зал подводного дворца.