Кровавое Благодаренье (СИ) - Большаков Валерий Петрович
Иногда трудно бывает различить то, что происходило со мной в «прошлой» жизни, и в «текущей», данной во второй раз. Мозг хранит, как величайшую драгоценность, воспоминание о школьном выпускном. Не о том тусклом мероприятии в бытность мою дальневосточником, а о другом. О чудеснейшем свидании, когда я увез Риту в ночную степь, чтобы вместе встречать рассвет.
Поразительно…
Выставляешь напоказ свои онеры и регалии, а вздыхаешь вовсе не о приеме у короля Швеции, не о защите докторской! Подумаешь, диссер…
Ярче всего, крепче всего помнится та темная, теплая ночь в украинской степи — как залетный ветер, настоянный на диких травах, обвевал горячее тело; как в волшебном лунном свете танцевала нагая девушка — юная, счастливая, полная любви, надежд и веры в «прекрасное далёко»!
— Ми-иш! — в гостиную заглянула Рита в кокетливом передничке поверх вечернего платья, и напустила на себя грозный вид. — Ты куда пропал? Зову его, зову…
— Прости! — я покаянно приложил к груди пятерню. — Задумался!
— О ком это? — сощурилась жена, изображая ревнивое подозрение.
— Скорее, о чем… О нашем выпускном вечере.
Черные глаза девушки приобрели мечтательно выражение.
— Выпускная ночь… — вздохнула она, и пошла меня обнимать.
Я с удовольствием притиснул давнишнюю одноклассницу, вместе с которой учился жить двадцать лет кряду. Повел ладонью по гибкой спине, пальцами поиграл с замочком «молнии» на платье…
— Не вздумай, — невнятно сказала Рита, целуя меня в шею. — Скоро гости придут.
— А зачем ты меня звала тогда? — притворился я обиженным.
Девушка смешливо фыркнула.
— Инка звонила. Сказала, что придет с Васёнком и Маришкой. Так что… еще две тарелки на стол!
— Слушаюсь и повинуюсь.
— Слушается он… — мило заворчала Рита. — Ой, опять я Наташку не спросила! Вы Инку лечили хоть?
— Так точно! — бойко отчеканил я.
— И чем же?
— Любовью! И наложением рук.
— Поня-ятно… — с ехидцей затянула Маргаритка. — Разделение труда! Пока Наташка руками водила, ты наложницу пользовал…
— Да-с! — с достоинством сказал я. — Лечил-с!
Ритино лицо дрогнуло, и девушка прижалась крепче.
— Мишка… — прошептала она. — Если ты и вправду рассыпишься пылью, я… не смогу тогда. Умру сразу…
— Не вздумай, — затрудненно вымолвил я.
— А ты тогда не пропадай! Миш… — женский голос поигрывал от волнения. — Всё, о чём я тогда мечтала — там, в степи! — всё сбылось! Все мои желания исполнились… — Рита прыснула в ладошку. — Даже втройне!
В дверь зазвонили, мелодично, но настойчиво, и Рита бросилась открывать, бросив на ходу:
— Миш, тарелки!
— Есть!
Две гжельские тарелочки, синим по белому. Ложки, вилки, ножики… Салфетки. Бокалы, рюмки… Стаканы под мамин морс…
Я неодобрительно покачал головой. Как же легко и просто жилось первобытному! Выхватил из костра дымящийся окорочок, вгрызся крепкими зубами в полусырое мясо — и счастлив! Цивилизация лишь усложняет доставление удовольствия…
Я прислушался. Ложная тревога. Это Наташа пришла, Лею привела… А старшенькая где?
— Папусечка! — притек в уши нежный голосок. — С днем рождения!
Я обнял Юлю и подставил губы, почти не наклоняясь.
— Папочка!
А вот за поцелуем младшенькой пришлось нагнуться.
— Это тебе! — просияв, Лея гордо вручила мне белый лист картона с красочным портретом. Маленькая художница изобразила папу в той же манере, в какой древние египтяне рисовали фараонов.
Я был велик и грозен — скошенные, как у Пикассо, глаза с лучиками ресниц; руки загребущие, что тянулись прямо из шеи; огромный зубастый рот между алыми кругляшами румянца… А вокруг толпились мои женщины, ростом мне по колено — темненькие Рита с Юлей, светленькие Наташа, Инна и Лея.
— Похо-ож! — заценил папа. — Прямо, как вылитый!
— Сама рисовала! — похвасталась доча.
— Молодчинка! Дай я тебя еще разок…
Лея покладисто подставила губешки, я добросовестно чмокнул, и тут зазвонили по-настоящему. На правах виновного в творящемся торжестве, пошел открывать.
За порогом круглился Старос и стройнела мама. Вошли они по очереди.
— Happy birthday! — воскликнул Филипп Георгиевич, истово тряся мою руку.
— Поздравляю, сына! — улыбнулась мамулька, дотягиваясь до моих губ.
— Ну, это тебя впору поздравлять! — ухмыльнулся я.
— С чем? — мамины глаза распахнулись, переигрывая.
— А с защитой кандидатской! Думала, не узнаю?
— О-ёё, ёжечки ёё… — затянула женщина, рдея щеками. — Защитила, вот, на старости лет…
— Ма-ам… Статус бабушки — не приговор к дожитию, — с чувством выдал я, — а повод начать новую жизнь! Запиши, а то забудешь…
С криком «Деда Филя! Баба Лида!», в прихожую ворвалась Лея, и потащила родню с собой, бурно выражая симпатию и признательность.
А за дверью, дождавшись очереди, зазвонили опять… Следующие четверть часа я не покидал прихожей, встречая гостей, как заправский швейцар.
Пожаловать изволили простоватый Витька Корнеев с блистательной Ядвигой, и неловкий, как подросток, Алёхин. Назовешь ушастого, тонкогубого Антона красавцем — погрешишь против истины, но жило в этом младшем научном сотруднике некое странное обаяние, присущее страшненьким Челентано или Бельмондо. Явились Дюха с Тимошей. Зиночка — молодец. Даже родив третьего, не раздобрела. Ну, быть может, утонченная стройность девушки эволюционировала в статность молодой женщины, но все же есть на что посмотреть со вкусом.
Светланка пришла одна — большие очки в тонкой оправе очень шли ей, добавляя лицу строгое изящество. А Инна, с порога брызжа шалым очарованием, привела нашу неразлучную парочку — Васёнка и Маришу.
Телефон тоже названивал. Вайткус занемог, о чем и сообщил сиплым, простуженным голосом; Киврин, будучи не в ладах с Наташей, расстроенно бубнил: «Извини, старик… Приду один — она еще пуще обидится…» Аля Динавицер стесненно извинялась, причитая, и был слышен возмущенный голос Изи: «А чё я-то?»
Звонили наши бедненькие мамочки-одиночки — Лиза Пухова и Лена Браилова. Звонила Маша из гарнизона в далекой Приштине — майор Зенков служил в Южной группе войск СССР, гонял косоваров и пугал итальяшек. Даже Почтарь дозвонился с ДЛБ «Звезда»!
Куча деньрожденных посланий завалила электронную почту — от ее сиятельства Елены фон Ливен, от незабвенной «Роситы», от Наташи Фраинд, ныне Гавриловой, от президента Соединенных Штатов и других официальных лиц.
А затем меня зашли поздравить «друзья-однополчане» — Дима Харатьян с Наташей Гусевой, и Аня Самохина. Они честно выпили «штрафные» — и остались.
Разгулялась моя «днюха»!
* * *
Любопытный вечер заглядывал в окна, подсвечивая фарами машин со двора, а в квартире было весело, шумно и тесно — пары отплясывали в гостиной, в столовой, и даже в коридоре. Смех, гомон и топот гуляли по комнатам не хуже, чем в модном ресторанчике.
Старос, большой любитель гласности, лучился и сиял. Лично я люблю на празднестве сидеть, болтать по делу и без, изредка выпивать и вволю закусывать — дедовское прошлое влияет. Но приседать мне удавалось редко.
Наскоро глотнув коньячку в свою честь, я станцевал с Мариной Сильвой. Изгибистая, пылкая бразильяночка вилась в моих руках, отдаваясь зажигательной мелодии и прижимаясь всем телом, как будто тоже боялась, что я пропаду, пыля.
— Всё так классно, Мигел! — громко радовалась Маришка. — Так здорово! Мне всё-всё нравится — и предметы, и преподы! Ха-ха-ха! Я будто в сказке, только ведь быль! А еще… Мы с Базилиу хотим подать заявление в ЗАГС… Не сейчас, Мигел, в конце ноября! Чтобы свадьбу сыграть в канун Нового года. О-о, милый, милый Мигел! Я такая счастливая!
Финальный аккорд уплыл в тающем звоне струн, и рот обжегся кратким поцелуем.
— Obrigado, senhorita…
Я допил коньяк, словно остужая губы. Доел ма-аленькую порцию салатика. И отправился на поиски Риты — ее зовущее красное платье вспыхивало в коридоре…
