Александр Казанцев - Том (7). Острие шпаги

Уж лучше бы Пьер не упоминал о математиках! Он знал, как действует слово «математика» на жену, которая вполне справедливо считала, что это занятие мужа, как и его поэзия, не принесло ему никакого дохода.

И еще знала, что такое растущие долги, знала и как хозяйка, и как мать подрастающих дочерей!

И она с горечью сказала:

– Математика! Мне кажется, что я хорошо усвоила теперь и что такое нуль, и как возникают так называемые отрицательные числа.

Пьер понял ее намек на пустой карман и на долги, которые, конечно же, измотали ее, бедную. Стараясь отвлечь жену от невеселых мыслей, он попробовал пошутить:

– Ты делаешь несомненные успехи в математике, хотя и недолюбливаешь ее, однако оперируешь такими понятиями, как нуль и отрицательные величины.

– Еще бы! Я устала и от того и от другого!

– Так не посидеть ли нам на скамеечке, – с улыбкой предложил Пьер.

Она посмотрела на него своими глубокими, когда-то синими, а теперь начинающими выцветать глазами и сказала:

– А ты не боишься, что нам придется сидеть в долговой яме?

– Ну почему же? Я ведь все-таки работаю.

– Ах, если бы работать и зарабатывать было бы одно и то же!

– Что ты имеешь в виду?

Пьер спросил, хотя хорошо знал, что у него нет больше таких ярких дел, как «спасение графа Рауля де Лейе», поставившее их когда-то на ноги. Казалось, вне всякой связи с предыдущим разговором Луиза сказала:

– Сюзанна вне себя из-за нашего переезда за город.

– Почему же? – удивился Пьер.

– Она говорит, что ей не с кем видеться здесь. И правда, даже до церкви нам добраться – целое событие.

– Что? Массандры приглашали? – догадался Пьер.

Она кивнула и поднесла платок к глазам, что означало невозможность бедной девушке воспользоваться этим приглашением, потому что нет ни кареты, ни выезда и она не может идти пешком по пыльной дороге в своем перешитом из материнского платье!

– Ну, у нее, по крайней мере, есть теперь хоть какое-то приданое, – растерянно напомнил Пьер.

– Кто же об этом узнает, когда мы загнаны сюда?

– Ну нельзя же так! – поморщился Пьер. – Ты жила с отцом в этом доме, и тебе это не помешало выйти за меня замуж.

– Не тронь этого! Не тронь! – простонала Луиза и зарыдала, уткнувшись лицом в платок. – Меня находили здесь женихи, а я…

«Отказывала им, чтобы теперь страдать со мной», – добавил про себя Пьер.

– Это все из-за того, – сквозь слезы улыбнулась Луиза, – что моя тень никогда не достанет облака, а волочится по земле… за тобой, – добавила она совсем тихо и пошла, не оборачиваясь, по дорожке.

Пьеру было бесконечно жаль ее – он не сумел дать ей всего, что она заслужила. Весь поникнув, опустился он на скамейку, слушая шуршание удаляющегося платья.

Свесив на грудь голову, он задумался. Длинные седеющие волосы прикрыли ему лицо.

Из глубокого раздумья его вывел звук приближающихся шагов.

Он подумал, что это возвращается Луиза или послала за ним кого-нибудь из детей, но, подняв глаза, увидел, что по аллее идет статный и элегантный молодой человек с тросточкой, в светлой шляпе с высокой тульей (прообраз будущего цилиндра), в белых перчатках, в панталонах с изящными бантами, в чулках и модных ботинках.

– Самуэль! – воскликнул Пьер Ферма, вскакивая навстречу сыну. – Как я рад твоему приезду!

– Не более меня, видящего тебя! – с улыбкой произнес щеголь, целуя отцу руку и обнимаясь с ним.

– Ну как? Что ты? Каковы твои дела? – обрадованно спрашивал счастливый отец.

– Благодаря тебе все великолепно, отец! Перед тобой – компаньон книготорговца! Переданные тобой деньги я поместил в это дело, чтобы быть независимым и вместе с тем содействовать процветанию французской культуры.

– Ты сделал правильно, мой мальчик. Я рад, что тебе удастся заниматься наукой без помех.

– Конечно, проданные книги будут кормить меня и одевать, и, как видишь, неплохо.

– Да, ты выглядишь франтом.

– У нас в Париже иначе нельзя! Ведь я вращаюсь среди художников и поэтов, иногда попадаю и в светское общество, где даже знают некоторые мои стихи.

– А ученые?

– Они тоже знакомы со мной и, представь, уважают, однако не за мои скромные успехи, а за то, что я твой сын.

– Ну, это ты напрасно!

– Вовсе нет! Я воспринимаю это с удовлетворением, более того, с гордостью!

– Перестань, пожалуйста! Я ведь не люблю славословия.

– Это я знаю. Ты даже гнушаешься изображением слов на бумаге. Продавая сейчас книги, я мечтаю видеть среди них и твое собрание сочинений. – Говоря это, Самуэль смахнул белоснежным платком пыль со скамейки, опустился рядом с отцом и оперся подбородком о слоновой кости набалдашник трости. – Я приехал, отец, настоять на завершении твоей работы над собранием сочинений. Сколько можно еще тянуть? У меня есть знакомые издатели, которые с радостью издадут твои книги, сочтут это патриотическим долгом!

– Ах, Самуэль! Эта черновая работа, переписывание давно сделанного, без поиска нового не по мне, не по мне!

– Вот ты всегда так, отец! Не могу же я учить тебя! Я лишь забочусь о том, чтобы великое, сделанное тобой, стало достоянием многих людей.

– Я всегда следовал Пифагору, говорившему: «Делай великое, не обещая великого». Что я могу сказать о мною сделанном? Что оно недостаточно! Разве только: «Потомство будет признательно мне за то, что я показал ему, что древние не всё знали, и это может проникнуть в сознание тех, которые придут после меня для передачи факела сыновьям…»

– Подожди, отец, я запишу эти слова.

– Я уже написал их в письме к Каркави[31], а закончил его словами: «Многие будут приходить и уходить, а наука обогащаться».

– Но ты, отец, как никто другой, сумел обогатить ее.

– О нет! Крайне мало! Я рад поговорить с тобой об этом. Наша с тобой дружба, я не ошибусь, говоря это, зиждется на понимании тобой того, что я делаю.

– Конечно! Ради этого я и избрал для себя стезю ученого.

– Только тебе здесь могу я рассказать о самом для меня важном. Еще один мой друг, немногим старше тебя, Блез Паскаль, которого ты знаешь, постоянно побуждает меня и к поискам, и к публикациям. Это он буквально принудил меня опубликовать вместе с ним (я не мог обречь на забвение сделанную им часть работы!) былые мои находки в области теории вероятностей, которым, кстати говоря, ты обязан своим участием в книготорговле.

– Я понял и не забыл. Что же Паскаль, отец?

– Он знал мое давнишнее увлечение суммой двух величин, возведенной в какую-то степень (x + y)n, где n любое целое число. И он прислал мне замечательную таблицу коэффициентов для членов многочлена, получающегося при возведении в степень бинома при всевозрастающих степенях. Ты только вглядись, какой непостижимой красоты эти расположенные в виде треугольника числа. Я назвал их «треугольник Паскаля»[32]!