Исай Давыдов - Я вернусь через тысячу лет

– Мрачное место, – замечает Грицько. – Даже не хочется, чтоб тут что-то нашли. Ведь тогда тут придется жить.

– Все равно придется, – откликается голубоглазый крепыш Нурдаль. – Когда-нибудь будем брать отсюда гранит, базальт. На юге нашего Материка не так-то много камня.

– Возить отсюда гранит? – удивляюсь я. – Не далеко ли?

– Ближе, чем от Нефти, – объясняет Нурдаль. – И намного быстрее – все время попутный ветер. А правильные каменные карьеры создадут отличные площадки для жилья. Над таким карьером твердую сферу – и строй поселок! Идеальные условия. Только так и можно взять это плато.

– А стоит ли его брать?

Нурдаль улыбается. Снисходительно.

– Ты знаешь, что такое на Земле Урал? – спрашивает он.

– Я уралец.

– Так вот, я убежден, что это плато – здешний Урал. Tyт должно быть все. Это мое личное мнение. Мы изучаем плато на скоками. А надо вгрызаться в него намертво! Мы всё торопимся, всё не успеваем. А оно не отдает своих секретов просто так. Его надо брать измором!

...Мы снижаемся где-то между буровой и геологическими палатками. Киберы тут же деловито вытаскивают наружу ящик с электронным устройством. Длинноногий Вано, выбравшись из вертолета вслед за киберами, жмурится на солнце, надевает защитные очки и говорит:

– Вы, ребята, пока распаковывайте. А я прогуляюсь – взгляну...

И он решительно направляется к буровой.

– Там опасно! – кричит вслед Нурдаль. – Оттуда все ушли!

– А как же будем монтировать? – Обернувшись, Вано одаряет нас широкой белозубой улыбкой и снова идет к вышке.

И никто уже не задерживает его: через четверть часа всем нам туда идти.

Мы бросаемся к ящику, торопливо растаскиваем в стороны его стенки. Нужно беречь секунды, быстрее подготовить к установке новый электронный мозг.

Минут через пять, когда я поднимаю глаза, Вано уже далеко – почти возле самой буровой.

Фигурка его кажется совсем крошечной. Словно муравей, встав на задние лапки, подбирается к гигантской ажурной башне.

Мы продолжаем работать еще минуты три или четыре, и вдруг Джим Смит резко распрямляется, напряженно прислушиваясь к чему-то, поворачивается к вышке и громко, изо всей силы кричит:

– Вано! Вано! Назад! Вано!

Он кричит напрасно. Вано не может услышать его – слишком далеко. Да и ветер кругом свистит – неизменный, не прекращающийся ни на минуту. И все же какой-то древний инстинкт заставляет Джима кричать, забыв о радиофонах и прочей цивилизации.

Я еще не понял, в чем дело. Но раз Джим зовет – значит надо. Торопливо вынимаю из кармана коробочку радиофона и нажимаю на своем “поминальнике” кнопку с номером Вано.

“Поминальник” должен сработать мгновенно. Наверняка радиофон назойливо зуммерит сейчас у Вано в кармане. Но я уже догадываюсь, что Вано не услышит его. Потому что из-под земли доносится быстро нарастающий гул, и даже кажется, будто камни вздрагивают под ногами.

Должно быть, Джим первый почувствовал этот подземный гул и потому закричал. Там, на буровой, сейчас очень опасно. Но и Вано теперь не может не слышать гула!

Мы напряженно смотрим на буровую, среди ажурных стоек которой исчез наш товарищ.

Все ждем: вот-вот мелькнет между камнями бегущая фигурка.

Ожидание длится какие-то секунды. Никак не больше стоим мы неподвижно над раскрытым ящиком с киберустройством. Но эти секунды кажутся невыносимо, бесконечно долгими, тягучими.

И с каждой секундой все нарастает и нарастает подземный гул, и все сильнее вздрагивают камни под ногами, и уже начинает казаться, что опасность – не только возле буровой, но везде – и на нашей открытой площадке, и возле далеких серебристых палаток геологов, и вообще на всем этом громадном проклятом плато.

А потом над буровой, отшвырнув в сторону дирижаблик-ветряк, взвивается в небо тонкая игла труб, выброшенных из земли страшной силой. Вслед за иглой поднимается черная струя, которая за несколько мгновений толстеет, наливается мощью и, как игрушку, откидывает в сторону громадную буровую вышку.

– Вано! – истошно орет Джим и бросается к буровой.

Но не успевает он пробежать и десятка шагов, как бьющий в небо черный фонтан вспыхивает, становится гигантским, невиданным, ревущим факелом, и нестерпимый жар его мгновенно доносится к нам за сотни метров, ослепляет и обжигает нас, и после этого я долго не слышу, не вижу и не чувствую ничего.

Меня приводят в себя струйки холодной воды, которые падают на лицо и скатываются по пылающим щекам. Ощущать на лице холодные, чудесные струйки – такое блаженство, какого, кажется, я не испытывал еще никогда.

Я открываю рот и ловлю холодные струйки губами, с жадностью глотаю, глотаю их.

Потом мне вкладывают в рот что-то похожее на соску, и я пью, пью холодный, живительный кисловатый напиток “Волгарь”, которого не пил уже, кажется, сто лет. А впрочем, и на самом деле сто лет.

Сейчас будет очень хорошо, исчезнет боль, появятся силы. Я уже давно знаю, что такое “Волгарь”. Если только у человека целы кости и связки, “Волгарь” за несколько минут ставит его на ноги.

Напившись, открываю глаза.

Надо мной – голубое, с тревожным красноватым отблеском небо, и в небе – круглое, незнакомое женское лицо с темными, узкими глазами, какими-то удивительно бездонными. Словно сквозь них глядит на меня сама Бесконечность.

Я подтягиваю локти, хочу приподняться, но женщина почти без звука, одними губами говорит:

– Лежи! Лежи пока!

И исчезает.

Теперь, когда она исчезла, я начинаю слышать. Слышу ровный, ни на секунду не умолкающий рев – сильный, напряженный, тревожный. Хочу повернуть голову в сторону этого рева, но резкая боль останавливает – боль не глубокая, не внутренняя, как тогда, когда обезьяньи зубы добрались до моих шейных позвонков, а наружная. Ощущение такое, словно с лица и шеи содрали кожу.

“Ожог! – догадываюсь я. – Это не страшно, вылечат быстро. Хорошо, глаза целы!”

Женщина возвращается, опускается возле меня на колени и так же, почти без звука, одними губами произносит:

– Потерпи. Будет больно, но недолго.

Я уже понимаю, почему она так говорит – почти без звука. Это рев заглушает ее. И просто чудо, что я понимаю. Наверно, она не только говорит, а еще и внушает. Не зря же у нее такие бездонные глаза.

Осторожно, кончиками пальцев женщина опускает мои веки, и тут же на лицо, шею обрушивается что-то липкое, клейкое, холодное. Оно колет мириадами иголок, и я задыхаюсь от этой мгновенно нахлынувшей боли, и уже готов кричать, но боль начинает ослабевать, отступает, и вот уже остаются только отдельные болезненные уколы. Теперь, сквозь быстро откатывающуюся боль, различаю знакомый с детства и полузабытый уже запах мази “Киевляночка” – острую смесь ароматов ананаса, алоэ, апельсина и еще чего-то давнего, детского и почему-то маминых рук, которые покрывали этой мазью мои ожоги.