Помутнение - Филип Киндред Дик
— О! — воскликнула она. — А я знаю, кто вы!
— Правда? — удивился он.
— Пит Уикем.
— Как?
— Разве вы не Пит Уикем? Вы всегда сидите напротив, правда?
— Значит, я тот парень, что всегда сидит напротив и разглядывает ваши ножки, замышляя сами знаете что?
Девушка кивнула.
— Так у меня есть шанс? — спросил он.
— Посмотрим…
— Может, сходим как-нибудь поужинаем?
— Я не против.
— Тогда дайте телефончик.
— Лучше вы дайте свой.
— Я дам, — сказал он, — только сейчас давайте сядем за один столик.
— Нет, меня уже ждет подруга — вон там.
— Я мог бы сесть рядом с вами обеими.
— Нам надо кое-что обсудить вдвоем.
— Ну тогда ладно.
— До встречи, Пит. — Девушка в голубом свитере взяла поднос, нагруженный тарелками, и отошла.
Фред взял кофе с бутербродом и нашел свободный столик. И сидел, роняя крошки в кофе, безучастно глядя в поднимающийся пар.
Черт побери, меня наверняка снимут с задания. И поместят куда-нибудь в «Синанон» или «Новый путь». Я буду выть от воздержания, а кто-нибудь другой поведет наблюдение за Арктором. Какой-нибудь осел, который ни черта в Аркторе не смыслит. Им придется начинать с нуля.
По крайней мере, могли бы позволить мне разобраться с доказательствами Барриса. Разобраться и принять решение.
… если бы она от меня забеременела, ребенок родился бы без лица — одно расплывчатое пятно…
Конечно, отзовут. Но почему обязательно сразу? Я мог бы обработать информацию Барриса… да хотя бы посидеть там и посмотреть, что он принесет. Удовлетворить собственное любопытство. Кто такой Арктор? Что он затевает? Они обязаны позволить мне хотя бы это!
Фред сидел так еще долго, ссутулившись над столом, пока наконец не заметил, что девица в голубом свитере и ее подружка встали и собираются уходить. Вторая девушка, не столь хорошенькая, брюнетка с короткой стрижкой, некоторое время колебалась, а затем подошла к нему.
— Пит?
Он поднял голову.
— Я на два слова, Пит, — проговорила она сбивчиво. — Я… э-э… Элен сама хотела сказать, но постеснялась. Знаешь, Пит, она давно уже стала бы встречаться с тобой, месяц назад или даже еще в марте, если бы…
— Если бы что?
— Ну, в общем… короче, тебе бы стоило освежить дыхание.
— Буду знать, — буркнул Фред.
— Вот и все, — сказала она с облегчением, — пока! — И, улыбаясь, упорхнула.
Бедняга Пит! Интересно, она всерьез? Или это просто коварный сокрушающий удар, который две чертовки решили нанести, увидев Пита — то есть меня — одного? Удар ниже пояса. Да пошли они все, подумал он, бросив скомканную салфетку и поднимаясь на ноги. Интересно, а у апостола Павла пахло изо рта? Фред медленно плелся по коридору, засунув руки в карманы. Наверное, поэтому он и просидел в тюрьме весь остаток жизни. За это его и посадили…
Удачно она выбрала момент. Мало мне сегодняшнего тестирования вперемежку с пророчествами, так теперь еще и это. Проклятье!
Он шел, едва переставляя ноги и чувствуя себя все хуже и хуже. Мысли путались, голова гудела. Освежить дыхание… Попробовать микрин? Пожалуй.
Интересно, есть ли здесь аптека? Стоит купить и попробовать прямо сейчас, прежде чем подниматься к Хэнку. Может, это придаст мне уверенности. Улучшит мои шансы… Что угодно, лишь бы помогло. Годится любой совет. Любой намек… Черт подери, что же мне делать?!
Если сейчас меня снимут, я никогда их больше не увижу, не увижу никого из своих друзей, тех, кого знал и за кем наблюдал. Ни Арктора, ни Лакмена, ни Джерри Фабина, ни Чарлза Фрека, ни, главное, Донну. Я никогда-никогда, до конца вечности, не увижу своих друзей. Все кончено.
Донна… Он вспомнил немецкую песню, которую в давние времена пел его двоюродный дед: «Ich seh’, wie ein Engel im rosigen Duft / Sich tröstend zur Seite mir stellet», что, по его словам, означало «Я вижу, как она в образе ангела стоит рядом со мной и утешает» — речь шла о женщине, которую он любил и которая спасла его. Дед, давно умерший, родился в Германии и часто пел или читал вслух по-немецки.
Gott! Welch Dunkel hier! O grauenvolle Stille!
Öd’ ist es um mich her. Nichts lebet ausser mir…[11]
Даже если мой мозг не выгорел окончательно, ко времени, когда я вернусь на службу, ими будет заниматься кто-нибудь другой. Или они умрут, или сядут, или попадут в федеральные клиники, или просто разбредутся куда глаза глядят. С разбитыми планами, с рухнувшими надеждами… Выгоревшие и уничтоженные. Не соображающие, что же такое с ними происходит.
Так или иначе, для меня все кончено. Сам того не ведая, я с ними уже простился.
Мне остается лишь открутить ленту назад — чтобы вспомнить.
— Надо пойти в центр наблюдения… — Он пугливо оглянулся и замолчал.
Надо пойти в центр наблюдения и все оттуда унести, снова начал он, уже про себя. Пока не поздно. Ленты могут стереть, меня лишат доступа. К черту контору, пусть забирают себе остаток жалованья! По любым этическим нормам это мои записи: это все, что у меня осталось.
Но чтобы воспользоваться записями, понадобится проекционная аппаратура. Нужно разобрать ее и выносить по частям. Камеры и записывающие агрегаты мне ни к чему — только воспроизводящая часть, и прежде всего проекторы. Значит, справлюсь. Ключ от квартиры у меня есть. Его потребуют вернуть, но я прямо сейчас могу сделать дубликат. Замок стандартный. Справлюсь!
Им овладели злость и мрачная решимость. И одновременно радость — все будет хорошо.
С другой стороны, подумал Фред, если забрать камеры и записывающую аппаратуру, я смогу продолжать наблюдение. Самостоятельно. А наблюдение продолжать необходимо. По крайней мере пока. Но ведь все в этом мире временно… Причем необходимо, чтобы наблюдателем был именно я. Даже если сделать что-либо не в моих силах; даже если я буду просто сидеть и просто наблюдать. Крайне важно, чтобы я как свидетель всех событий находился на своем посту.
Не ради них. Ради меня самого.
Впрочем, ради них тоже. На случай какого-нибудь происшествия, как с Лакменом. Если кто-то будет наблюдать — если я буду наблюдать, — я замечу и вызову помощь. Без промедления. Ту, которую надо.
Иначе они умрут, и никто не узнает. А если узнает, то
