Евгений Адеев - Гремлин

Мы шагали к полосе. Мой "Скат" уже выкатили на рулежку, и теперь вокруг слонялся Генка, придирчиво заглядывая в каждую дырку. Чуть поодаль я заметил тоненькую фигурку Янки.

И еще мне показалось, что на трибуне, рядом с Гарковеном мелькнуло лицо Кавински.

– После нас еще чехи и финны, - сказал Петрович, подавая мне шлем, когда я разместился в кабине. - Так что особо не трясись...

...Трястись я начал вскоре после отрыва. Вчера мы успели-таки сделать два тренировочных полета, к тому же я основательно попотел на тренажере. "Скат" вел себя великолепно, и я даже подумал, что не так страшен черт, как его малюют.

Чертовщина началась, едва я вывел машину на исходную. "Скат" вдруг затрясся, как паралитик, и я с трудом удержал его на курсе. Потом тряска вдруг прекратилась, но едва я начал первый элемент, моя птичка словно взбесилась. Петрович что-то орал мне с земли, я не слышал - все силы уходили на то, чтобы совладать с обезумевшей машиной. Если гремлины все-таки существуют, то один из них точно избрал местом жительства мой "Скат" - машина вела себя как вполне самостоятельное существо, к тому же с суицидальными наклонностями.

Под занавес сошел с ума альтиметр, и когда я, взмокший и чудом не поседевший, ухитрился-таки довольно жестко шлепнуться на полосу, едва не погнув стойки шасси, мысленно моя душа уже пребывала рядом с Ленкой.

– Ты что? - подбежавший первым Петрович откинул фонарь, до пояса перевалился в кабину. Он был бледен, как полотно. - Перенервничал?

Дрожащими руками я стянул шлем.

– Не знаю... Фигня какая-то... Не могу справиться с машиной...

– Юрка! Живой? - встрепанная Янка показалась с другой стороны.

– Вроде бы... - пробормотал я. - Я совсем седой, а?

– Вылезай, - Петрович выдернул меня из кресла. - Гена, отгони машину с полосы.

– Но...

– Все, хватит. Я снимаю команду с зачета.

– Нет! - дружно вырвалось у нас с Янкой.

– Да, - сказал Петрович сухо. - На этот раз я согласен с Гарковеном. Мы не имеем права больше рисковать. Не хватало нам еще одного трупа в этом сезоне!

Разбитый и опустошенный, я вывалился из кабины и зашагал к палаткам, забыв отметиться в полетном журнале.

Море без всплеска глотало мелкую гальку. Я в который раз зачерпнул полную ладонь гладко облизанных водой камешков, один за другим отправил в волны.

Солнце падало за горизонт, где-то в лагере орал магнитофон - чехи обскакали-таки нас в таблице, и теперь шумно отмечали событие. На душе было погано.

Я услышал приближающиеся шаги, и увидел бредущий ко мне вдоль берега силуэт.

– Юра... - Ева подошла, опустилась рядом на корточки.

– Со мной все в порядке, - сказал я.

Некоторое время мы молча смотрели, как тонет солнце.

– Ты просто перенервничал, Юра, - сказала наконец она. - Такое бывает, я знаю.

– Странно, - меня захлестнула волна аппатии. - По-моему, я никогда еще не чувствовал такого подъема, как этим утром.

– Это был стресс. Ответственность, перевозбуждение - вот тебя и шарахнуло. Бывает.

– Вот и Славка сказал - бывает. И Петрович. И все наши... Только вот альтиметр на полосе показывал десятиметровую отметку.

– Гена перебрал машину. Все системы в порядке.

– Значит, у меня завелись галлюцинации. Это такие вредные зверьки, вроде гремлинов, только в голове.

– Гремлинов?

– Да. Знаешь, такие злобные маленькие твари, паразитируют в механизмах. На них американские летчики во вторую мировую списывали все неполадки.

Она задумалась.

– Очень удобно. А зачем гремлины портят машины?

– А черт их знает. Может, у луддитов заразились. Или питаются металлом.

– И сначала они перегрызли шланг у Ленки, а потом свели с ума твой альтиметр.

Мне вдруг сало стыдно. Я почти ненавидел себя.

– Брось, Ева. Просто я перенервничал, у меня навязчивые галлюцинации и жуткий треммор. Во! - я протянул руку. Пальцы не дрожали.

Я поднялся, и шагнул к откосу.

– Не знаю, - задумчиво проговорила Ева мне вслед. - Я уверена только в одном: шланг у Лены был совсем новый.

Когда я подходил к лагерю, уже почти стемнело. Отбой давно прозвучал, но меня режим больше не касался - послезавтра мы уезжаем. Даже Наумов не возражал, когда Петрович заявил о снятии команды с соревнований. Я подумал, что из Федерации мы, наверное, все же не вылетим, но на ближайшие два сезона точно засядем в хвосте таблицы.

От куполов долетело жужжание мотора, по полю скользнул рассеянный свет фар, и через несколько секунд я увидел вдалеке джип Гарковена, разворачивающийся к морю. Вскоре шум мотора заглушили надрывные вопли цикад, а ночная влага прибила поднятую колесами степную пыль. Становилось прохладно, и я прибавил шагу. Вдруг страшно захотелось спать.

– Юран.

Из тени палатки вынырнула широкоплечая фигура.

– Добрый вечер, пан Тадеуш.

– По тебе не скажешь, что он добрый.

В темноте вспыхнул огонек сигареты.

– Пан Тадеуш...

– Слушаю, пан Юран.

– Вы верите в гремлинов?

– Это маленькие зеленые гномики, которые заводятся в у тебя в турбине и отгрызают все, что ни попадя?

– Ну да.

Он усмехнулся в темноте. Красный уголек отразился в темных стеклах очков.

– Знаешь, верю. И даже могу порассказать о них кое-что интересное.

Он неспешно зашагал рядом со мной.

– Гремлины, дружок, бывают двух разновидностей - простые и в крапинку.

– Как-как?

– Именно так. Гремлин простой - тварь глупая, бесхитростная, и при должной внимательности его совсем не трудно изловить, поскольку обитает он чаще всего с местах скопления хронических разгильдяев.

– Шутите?

– Я серьезен, как учебник по сопромату. Ты слушаешь?

– Да.

– Так вот, гремлин крапчатый - совсем другая история. Это тварь коварная, злобная, к тому же скверно пахнет. И сцапать его за хвост порой не так-то просто.

– Ага, у гремлинов есть хвост?

– У всего на свете есть хвост, юноша. Разнообразной длинны.

– Куда мы идем, пан Тадеуш.

– Как куда? В ангар.

– Зачем?

Он остановился.

– Парень, ты меня удивляешь. Как это - зачем? Понятное дело - ловить крапчатого гремлина.

Служебный вход ангара оказался заперт, но Кавински без труда разблокировал замок своей картой.

– Не включай свет, - сказал он, проскальзывая в темноту. - Мне он не нужен, а для тебя я запасся фонариком.

Мой "Скат" сиротливо пристроился в тринадцатом боксе - весьма символично, ничего не скажешь. В луче фонарика и со снятым обтекателем он выглядел жалко, как ощипанный цыпленок.

– Так, посмотрим, посмотрим, - пан Тадеуш с головой влез в раскуроченные внутренности машины, что-то нащупывая и время от времени невнятно бормоча себе под нос.