Марианна Алферова - Золотая гора

— Прикопка мне не нужна, — отвечал Генрих.

— Только учтите, — мальчика отшвырнул бутылочку, — в сад я вас не повезу. Сад — запретная зона. Там на прошлой недели опять аэрокар разбился. У деревьев высота обманывает. Кажется, чуть-чуть от земли, а подлетишь ветви аж до самого неба.

— А разве в огородах яблонь нет?

— Есть, конечно… — неопределенно протянул мальчонка. — Да только непруха с этими яблонями в огородах. Вот мой дядька, к примеру. Посадил пятьдесят яблонь, холил их, лелеял. Только они стали урожай давать, как дядька взял и помер. Не жмыхом стал, а именно помер. А наследники все яблони вырубили. Картоху насадили. Картоха надежнее. А если у кого урожай яблок, то мальчишки в ватаги сбиваются и в набег. В прошлом году двоих пацанов застрелили. А еще один с яблони упал и позвоночник сломал. Но не помер. Теперь лежит, башкой только шевелит, руки и ноги онемели. Папка с мамкой его на мену хотят свезти — пускай хоть с мальца толк какой будет. А в этом году набегов не будет, потому как и яблок не будет. ОБЫЧНЫЕ яблони не цвели.

— Мне не нужен сад. Нет. Нужен донор.

— Это не ко мне, — энергично махнул рукой мальчишка. — Я на мену не хожу. Меня мамка с батей пытались туда пристроить, сами отвели, и талончик на перекачку получили. Под него водки набрали и сапог резиновых три пары, а я… — мальчишка внезапно замолчал. — Или вы уже засажены?

— Видимо, да… — кивнул бизер.

— Давно?

— Четыре месяца назад.

— Зачем же вам еще? Не доели?

— Думаю, напротив, объелся.

— Леонардо! — окликнул мальчика низкий женский голос.

Открытый белоснежный аэрокар висел в полуметре над землей, приподняв вверх прозрачный обтекаемый нос, поэтому женщине на сиденье пришлось откинуться назад. Лет ей было уже за тридцать. Узкое смуглое лицо с черными, чуть косо прорезанными глазами, щедро обсыпали темные родинки, а одна, величиной с горошину, угнездилась на верхней губе, придавая тонкогубому рту выражение змеиного ехидства. Темные волосы, тонкие и прямые, были стянуты на затылке и заколоты черепаховым гребнем. Черное шелковое платье с серебристым отливом, закрывало не только плечи, но и шею, зато полностью оставляло открытыми руки.

— Леонардо, я же запретила тебе ходить на мену, — проговорила женщина строгим голосом.

— Кто это? — спросил Генрих. — Твоя мать?

— Как же! — хихикнул Леонардо. — Хозяйка моя, Ядвига. Классная баба. Она все про огороды знает.

— Все знает… — как эхо, повторил Генрих. — Может, она знает, где мне искать того, второго?

Хотя он говорил тихо и стоял далеко, Ядвига расслышала вопрос. Внимательно оглядела Генриха с головы до ног, и в свою очередь спросила:

— А ты кто?

— Я — Уилл Шекспир. Может, слышали? Жил такой дрянной актер когда-то. В молодости — браконьер, а в старости — процентщик. Но так вышло, что имя его навсегда прилепилось к титульным листам "Гамлета" и "Короля Лира". Так вот я — только имя, наклейка над чужим талантом.

— Хочешь избавиться от имени? Или от таланта? — Ядвига смотрела в упор, не мигая.

Мнилось — она хочет разбить скорлупу лица и вытащить на поверхность нечто, скрытое маской кожи.

— Хочу найти прежнего себя. Я уверен — мой собственный мозг был не менее ценен.

— Зачем же ты купил себе новый талант? — усмехнулась Ядвига.

— Так вышло, — пожал плечами Генрих. — Не я в том виноват.

— Все виноваты без вины. И кто же должен исправлять содеянное?

Генрих улыбнулся. Ему нравился этот разговор, похожий на разминку фехтовальщиков.

— Вот уж не думал, что встречу такую женщину здесь, в огородах.

— Ошибаешься, яблочный мой, я не из огородов. Я из сада.

При упоминании о саде в ее лице появилось что-то отталкивающее, настороженно-волчье. Будто сад был ее добычей, и волчица опасалась ее потерять.

— А я не садовник! — Генрих протестующе взмахнул рукой, пытаясь успокоить хозяйку сада. — Мне просто нужен тот, второй. Может, вы знаете, как его найти? Того, поглотившего Генриха Одда?

Несколько секунд Ядвига сидела неподвижно, глаза ее невидяще смотрели куда-то поверх головы бизера. Потом она очнулась, огляделась кругом и, распахнув дверцу аэро, сделала энергичный приглашающий жест. Генрих шагнул к машине.

— Не ты! — крикнула Ядвига. — Леонардо! — и с силой хлопнула ладонью по сиденью.

— Так что же мне делать? — настаивал Генрих.

— Ты — художник. Рисуй!

И серебристый аэрокар взмыл в небо.

Леонардо, усевшись рядом с Ядвигой, расслышал, как она прошептала:

— Он мне нужен… Да, да, он мне очень нужен… — На щеках ее выступили два ярких, будто нарисованных пятна. — У него красивое лицо, правда? — спросила неожиданно Ядвига.

— Не заметил, — буркнул Лео.

— Ты слышал: его зовут Генрих Одд.

— Сначала он назвался иначе.

— То был псевдоним, и не слишком удачный. Мы, Лео, должны с тобой узнать… — она запнулась. — Может, он опасен? Как ты думаешь, ему можно в сад? Он не повредит саду? И мы должны узнать… — но что узнать, она опять не договорила.

Впрочем, Лео давно уже привык к отрывистым фразам хозяйки и мыслям ее, брошенным наугад.

— Я понял! — воскликнул мальчишка. — Принято к исполнению, уважаемая! Шустряк все разузнает!

— Господин Шустряк связан с чернушниками, — остерегла Ядвига. — А чернушникам об этом бизере знать совершенно ни к чему.

— Чернушники не трогают бизеров.

— Кто тебе это сказал? — рассмеялась Ядвига.

— Не волнуйтесь, мадам, Шустряк, хоть и менамен, но мой брат и исключительно вам предан.

— Шустряку я никогда не доверяла. — Ядвига с сомнением покачала головой.

Серебристая машина давно уже растворилась в летнем небе, а Генрих продолжал стоять неподвижно, пытаясь отыскать в густой синеве исчезнувшую светлую точку. Потом, очнувшись, он извлек из кармана плаща толстый блокнот и вечный карандаш, и уселся прямо на пеноплиты. Рука, ведомая чужой мыслью, принялась чертить замысловатый узор из ломаных линий. По всему телу разлилась мгновенная слабость, и острая боль пронзила виски. Генрих увидел себя бредущим по свежевыпавшему снегу. Темень, до рассвета далеко, и только звезды освещали путь.

"Не ходи!" — крикнул сам себе Генрих, и все пропало.

Опять вокруг было лето, и он сидела на пеноплитах возле здания мены. Перед ним стоял какой-то огородник маленького роста с серыми от пыли волосами и искательно заглядывал в глаза. Генриху на мгновение показалось, что перед ним тот, кого он искал. Но потом понял, что ошибся. Огородник протягивал Генриху какую-то мятую бумажку, исписанную крупным детским почерком.