Вдвойне робкий - Андрей Симагин

В дверь постучали.

Это было в жизни, в реальной жизни, будь она проклята. Это не в колонках аудиосистемы компьютера стучало, а за спиной, в прихожей.

Мистер Энканто встал, торопливо нащупывая ногами шлепанцы, и пошаркал к двери. Он был почти уверен, что знает, кто стучит. И он догадывался, зачем.

Сорокалетняя, крашенная под знойную брюнетку, худая, как жердь, квартирная хозяйка, похоже, положила глаз на одинокого, тихого, непьющего мужчину из номера 27. Кто-то, наверное, сказал бы, что эта женщина сохранила хорошую фигуру. Кто-то назвал бы ее стройной и даже привлекательной. Но для мистера Энканто в ней не было ничего заманчивого, она была просто жердью, привлекательной ровно в той степени, в какой может быть привлекательным дерево. Ручка от швабры.

Попробуйте поцеловать или, тем более, укусить ручку от швабры!

Мистер Энканто, не снимая цепочки, открыл дверь.

— Здравствуйте, — сказал он тихо и очень ровно.

Конечно, это была она. Она еще и волновалась. Судорожно поправила прическу. Чуть нервно улыбнулась.

От нее пахло мылом и духами.

— Здравствуйте, мистер Энканто.

— В чем дело?

Она опять улыбнулась. Искоса, чуть жеманно заглянула ему в глаза, пытаясь оценить, как он относится к ее вторжению. Конечное, не поняла. Дура. Похотливая дура без тени души.

— Сегодня, — сказала она застенчиво и оттого чуть ли не игриво, — приходил слесарь, он заменил замки на почтовых ящиках. Я хотела дать вам новый ключ.

И она действительно протянула ему в узкую щель полуоткрытой двери ладонь, на которой лежал маленький ключик.

Мистер Энканто осторожно, аккуратно, двумя пальцами снял ключик с ладони. Ладонь была шершавой, жесткой и влажной. Отвратительной.

— Благодарю вас, — сказал он тихо. Хотел было закрыть дверь, но хозяйка снова поправила прическу и торопливо сказала:

— Мистер Энканто, я знаю, чем вы занимаетесь.

Ему сделалось худо.

— Чем же? — произнес он уже совсем тихо.

— Вы вечно сидите за компьютером и печатаете. Как ни прохожу по коридору — тишина и только клавиатура пощелкивает.

— У вас прекрасный слух, — ровно сказал он.

— Не сердитесь, но это действительно так, и… я же не нарочно. А потом я обратила внимание, что к вам постоянно приходят пакеты от издателей из Нью-Йорка. Вы ведь писатель, правда?

— В определенной степени, — ровно сказал он, стараясь унять дыхание, сбившееся от ее идиотского вступления.

Она помялась. И решительно сказала — с таким видом, словно начала раздеваться для него прямо тут, перед его дверью.

— Видите ли, я тоже пишу.

— Надо же, какое совпадение, — проговорил он, чтобы хоть что-то сказать.

— Нет, правда!

— Сейчас вам не нужно писать? — спросил он.

Она смешалась. Улыбнулась как-то беззащитно, снова поправила прическу. На щеках ее проступили неприятные пятна. Намек был слишком ясен.

Но и сдаваться она не хотела. «Надо же, как ей невмоготу», — гадливо подумал мистер Энканто, когда она, отступив на шажок, снова шагнула к нему почти вплотную — насколько позволяла полуприкрытая, оставшаяся на цепочке дверь, — и сказала:

— Я, конечно, не хочу показаться навязчивой, но вы не были бы против, если бы я… принесла вам посмотреть что-нибудь из своего?

Он помолчал. «Как некстати, — подумал он. — Хотя… все равно скоро уже пора будет убираться из этих краев. Нельзя долго сидеть на одном месте. А ссориться с хозяйкой нет никакого резона».

Он постарался улыбнуться.

— Конечно, — сказал он. И тут же добавил: — До свидания.

И закрыл дверь.

На экране монитора его ждала Объятия.

Квартира Лорен Маккалви Покойная Лорен снимала квартиру на пару с подругой. Так многие делают, очень многие — это гораздо дешевле, но дело не только в чисто экономической выгоде: такое сожительство, хотя и оборачивается иной раз дополнительными хлопотами, неудобствами и даже ссорами, дает выход из одиночества. Или хотя бы иллюзию такого выхода. Моддер не раз и не два встречался с подобными ситуациями и знал, как разнообразны бывают последствия: от крепнущей год от году дружбы или даже сексуальной привязанности до покушений на убийство, тем более опасных, что людям, живущим бок о бок изо дня в день, очень легко сделать друг с другом все, что угодно. Было бы желание. А совместная жизнь чревата желаниями — теми или иными. Одиночество ужасно, но попытки покончить с ним бывают порой не менее ужасны, а вдобавок еще и на редкость отвратительны. Против своей природы лучше не идти. Если тебе на роду написано быть одиночкой — лучше всего понять это как можно раньше, смириться и не пробовать вывернуться наизнанку, надрывая и подвергая смертельному риску и себя, и тех, с чьей помощью пытаешься вырваться за очерченный роком круг.

В данном случае, однако, все было, похоже, более или менее нормально. На столе у подруги Лорен стояла фотография в рамке — и на ней подруга была не с Лорен в обнимку; нет, нормальная девичья фотография с молодым человеком под руку, и оба смеются. А сама подруга сидела в уголке дивана, подобрав ноги, бледная, с заплаканными глазами, ей было зябко от потрясения, и она нелепо прижимала к себе пухлую подушку, словно заслоняясь ею от Молдера, — но все без истерического надрыва, без лживой или опасливой искорки в глубине глаз. Все в меру.

— Ужасно… — пробормотала она в пятый, наверное, раз. — Это ужасно. Он казался таким милым.

— Вот как? — Молдер чуть поднял брови. — По-моему, вы сказали, что никогда не виделись и не встречались с человеком, на свидание к которому вчера отправилась Лорен.

— Так и есть. Я имела в виду, он казался очень милым по переписке. По электронной переписке. Лорен по два часа проводила каждый вечер в сети, заочно беседуя с ним… Вы уверены, что это именно он?

— Конечно, нет. Мы пока ни в чем не уверены, мы просто собираем факты. Лорен и познакомилась с ним через сеть?

— Угу. Вы знаете, теперь очень много стало всех этих каналов для бесед, чатов, индивидуальных каких-то ящиков… я в этом не очень понимаю. Очень многие ходят туда общаться, Лорен говорила, некоторые просто тонут в этом. Будто наркотик. Полная свобода. Можно говорить, что хочешь, притворяться кем хочешь… мужчиной, стариком, ребенком, президентом, русским шпионом… Впрочем, Лорен никем никогда не притворялась. И она была уверена, что Вдвойне Робкий тоже не притворяется, что он и есть такой на самом деле, каким кажется по письмам. Ну, это только называется «письма» — это письменный диалог…

— Я знаю, — кивнул Молдер.

— Она мне показывала кое-какие их разговоры… Знаете,