Дмитрий Иванов - Временные неприятности (сборник)
Недавно, кстати, ещё одноимённый поэту музей изобразительных искусств открылся. А на Урале Приполярном ни следочка гений не оставил, ни артефакта исторического. Как же так? Нехорошо получается. Люди обидеться могут.
Одним словом, собрался Александр Сергеевич, сидит себе на чемодане в Михайловском, ямщика ждёт, который удалую четвёрку в путь-дороженьку дальнюю впрок овсом кормит. Слышит Пушкин на дворе шум да гам.
Ага!
Выглянул в оконце, а там народу столичного две кареты дилижансовых полнёхоньки. Все гости разом в дом попёрлись, но не по-колхозному, а ноги о коврик на крыльце вытерши. Столичная жизнь тому способствовала и правила гигиенического самообразования. Галдят гости наперебой, шампанским стреляются и Пушкина на нехорошие излишества подбивают.
А приехали в Михайловское такой компанией, что всем на зависть. Пущин, друг верный, ананасы достаёт на закуску. Кюхля длинноносый, ну, тот, который Кюхельбекер, если в полный рост… когда сутулиться перестанет. Ну, чьи именины ещё в «Яре» по большому счёту отмечали, помните? Так вот, этот Кюхля маску Гоголя одел и русского пляшет. Пойду ли, выйду ль я, да… И-э-хх, и-э-ххх, эх! Горчаков, канцлер нержавеющий, работу в департаменте бросил и карлой бородатым предстал. Именно в таком виде его потом Александр Сергеевич в «Руслане и Людмиле» изобразил. Не по злобе какой, не подумайте, а так, для смеха.
Ну, Горчаков-то тогда ещё с Бисмарком не тягался на малых оборотах, но кое-что для державы значил; не стал, однако, на Сергеича обижаться и силу свою политическую на однокашнике тренировать. Африканские страсти, мол, и всё такое. Тем более, гений… Вона, ему какой нерукотворный памятник отгрохали! Ну, сам воздвиг, так сам… Запретить нельзя… Нет такого уложения в Своде Законов империи.
Из-за спины Горчакова выглядывает Анна Петровна К* из тогдашней мелодрамы «Я помню чудное мгновенье…» Румяная вся, да ядрёная.
– Поехали, Шурик, к цыганам, – говорит с загадочным придыханием.
Её подруга и тайная соперница, княгиня (а, может, всё-таки графиня, ведь муж-то граф, как-никак?) Воронцова строит глазки из супового набора господина Оливье… по ранжиру строит, делая вид, что и не ревнует вовсе к этой «бульварно-будуарной особе» с Пушкинского бульвара. Тоже куда-то Александра Сергеевича устремить хочет, наверное, в Крым, в Алупку, во дворец Воронцовский.
Вяземский напротив ни к чему не призывает, а осаживает прибывших словом художественного пастыря:
– Не видите, гений в народ собрался, а вы ему пробки в колёса! Говорил же, незачем Пушкина отвлекать! Лучше бы самопишущую ручку попытались изобрести для нашего Александра Сергеевича, изверги!
Хозяин Михайловского имения, конечное дело, немного в оторопь пришёл. Сами подумайте, с каких-таких резонов взялись вышеназванные господа и дамы на гостевой волне в аккурат перед обедом ездить?
Александр Сергеевич впрямую и спросил, не мудрствуя лукаво, чего, дескать, гости незваные припожаловали? За всех Горчаков ответил, ему в Сенате не привыкать.
– Девятнадцатое октября на носу, брат Пушкин, – сказал он, – а мы ещё и не подумали, как отпраздновать… юбилей Лицейский.
– Согласен, – Пушкин ему отвечает, – девятнадцатое октября вот-вот разразится… Осень, стало быть (хорошо, что не Болдинская, прости меня, Господи, грешного)… Тогда, какого рожна, моншеры, вы на санях приехали, притащилися?
Тут уже рассудительный Вяземский вступил:
– Так ведь, хотели мы на колёсном ходу отправиться, но потом подумали обстоятельно и решили, что всё равно возвращаться уже по снегу придётся… Так чего зря колёса переводить? Правильно я излагаю, господа?
«Эге, да эти надолго измыслили…», – смекнул Александр Сергеевич и уже готовился смириться с новыми обстоятельствами, в уме подсчитывая прямые и косвенные убытки Михайловскому хозяйству. Придётся с музеем «Пушкиногорье» покуда обождать…
Только тут жизнь сделала новый зигзаг.
Пушкин гостей кивком приветил и быстро их пересчитал. Кого-то не хватало. И точно, стоит Бенкендорф на крылечке. Топчется, войти не решается.
– Заходи, брат Христофорыч (не Колумбов ли сынок?), раз приехал. Не стану тебя гнать, хоть ты мне и кровушки-то попортил, ни один гематолог не сосчитает! Не держу я зла, поскольку немедленно уезжаю на седой Приполярный Урал, где не место обидам и ожесточению.
Гости закричали:
– И мы тоже хотим с тобой в Приполярье ехать! Возьми с собой!
Подумал немного Пушкин и сказал:
– Хорошо, поехали! Только, чур, сначала шампанское допьём! Сколько там его у вас?
Вяземский повеселел, оживился и ответил:
– Да, сущая ерунда! Всего двенадцать дюжин! С ананасами, правда, немного хуже. Два бочонка маринованных и полтора десятка копчёных в фольге пищевого свойства.
Пушкин пригубил полбутылки «кликошки» и усмехнулся озорной гениальной гримасою:
– Это ничего! На первое время хватит. В случай чего, огурцов по дороге купим! А сани нам – в самый аккурат, на севере пригодятся.
Выехали затемно. Головной возница, смешавший шампанское с козьим молоком, частенько останавливался в лютом голодном лесу, откуда глазенапились на телеги, полные туристов, одичавшие коровы, отставшие от обоза Наполеона в Отечественном исполнении 12-го года.
Всё шло замечательно: вскоре выяснилось, что дорогу к Приполярному Уралу помнит один Афанасий Вяземский, но он, как на грех, заснул, и все попытки себя разбудить пресекал морским извилистым загибом, который слышал от адмирала Нельсона лично, когда служил в качестве шпионки леди Гамильтон Кентского уезда Трафальгарской волости. Делал он это настолько естественно, что граф Бенкендорф даже усомнился:
– Не иначе, в департаменте английского лорда-канцлера Вильяма Лэмба инструкции получал… стервец этакий?!
Таким образом, дальше пришлось ехать исключительно по интуиции. Её не оказалось ни у кого, кроме госпожи Анны К*. Как вы наверняка знаете, женская интуиция самая правильная в мире.
Когда в предутреннем небе показались огоньки, Пущин вскричал:
– Братья! Я вижу землю обетованную! Это и есть Приполярный Урал!
– Земля, земля! – проснулся Вяземский! – Взять её на абордаж! Сарынь на кичку! Кичку на кичу! Победитель получает всё!
– Уймись, скаженный, – успокаивал затейника Горчаков. – Дамы спят. Намаялись…
– С кем же, позвольте спят, когда я-то здесь?! Футы-нуты, ну чисто размонплезировый некомильфос, право слово!
А у Пущина заело пластинку в приводе. Знай себе горланит:
– Земля обетованная, земля обетованная…
Цыгане из ресторана «ЯрЪ» не стали возражать, когда Иван Пущин так неосторожно намекнул на их происхождение, поскольку медведь сегодня был в ударе, и они предполагали расквитаться весьма скоро. Но не на того напали. Пущин вёл себя осторожно. С медведем «барыню» танцевать не стал, рогатиной в нос его не тыкал, а только всё подбадривал Пушкина, который усомнился, туда ли они приехали.
– Где горы? – постоянно спрашивал Александр Сергеевич, и скупая слеза поэта лилась на простую бумагу. На гербовую уже не хватало денег. Когда рядом цыгане с шампанским в серебряном ведёрке со льдом и съевший не один пуд соли и побелевший от неё медведь, сбежавший от помещика Троекурова, всегда происходит именно таким образом.
Так мимоходом автор этих строк в своей необыкновенной исследовательской манере установил одну малоизвестную истину. В XIX-ом веке все дороги вели не в Рим, как считалось ранее, а, как минимум, в «ЯрЪ», по крайней мере, в Российской империи.
Внезапно у путешественников в одночасье кончились не только деньги, но и кареты, лошади, мужское бельё (с женщин снимать не стали из соображений галантности) и крепостной ямщик, в количестве три, а в карты везло плохо. Пришлось вызывать такси и ехать домой за валюту.
Вот так и получилось, что не удалось нашему гениальному поэту посетить заповедных мест Приполярного Урала. Но, если хорошенько подумать, то это и к лучшему. Как знать, исполни свои планы Александр Сергеевич, насладились бы мы тогда «онегинской строфой», прочитали бы «Маленькие трагедии» и «Капитанскую дочку»? Как знать, как знать? Я лично в этом не вполне уверен…
Уголь Гоголя
Рукописи не… Эксперимент
Гоголь шарит в Гугле!Гоголь шерудит угли.Гоголь доволен.Главное – угол не голый……как Голем обглоданный богом —человекомашиной,механизмом кабалистического осколка из оловаглухо —Гоголь в печкекочергой бухаетс насечкой на ручке,чтоб не выпадала из рукгоргульей летучей,испугпо свету рассеиваятеменью теменипоэта Есенина,осеняет знамениемсвятымкустыкупины горящей,явившейся в сонявственней настоящего!Гугол шерудит в голове Гоголяиспареньем ментоловыммысли гения трогает…
(в качестве эпиграфа)Из полуразрушенной кирпичной трубы валил едкий дым. В натренированном на Кафке воображении представлялись белоснежные стены Центрального крематория, а фактически… Фактически – остатки старинного уклада, в виде облупившихся стен с кое-где заколоченными фанерой оконными проёмами. Котельная.
