Джонс Коуль - Блуждающая звезда (сборник рассказов)

— Нет, это невозможно. Зажигать звезды — акт величайшей тайны. Люди же превратили это в дешевое зрелище. Я не могу снизойти до того, чтобы потакать пошлому любопытству. А ты, делая это, опускаешься до презренного ремесленника!

Фонарщик пожал плечами.

— У меня нет выбора. Ведь кто–то должен делать это.

Творец взглянул на Фонарщика. На губах его была запечатлена умильная улыбка, но в зрачках сверкали колючие льдинки.

— Послушай, Танн, а не могли бы мы договориться? Я подарю тебе вечную жизнь и назначу моим слугой, а ты будешь зажигать звезды от моего имени.

— Ты можешь победить Вечность? — поинтересовался Фонарщик.

— Конечно. Это не столь сложно, как кажется. Ты просто будешь жить по иным временным законам. Я сожму бесконечный отрезок твоей жизни в секунду. Это в моей власти. Ну как, Танн, ты согласен?

— Нет! — решительно ответил Фонарщик. — Я не привык быть слугой. Я не переношу однообразия оранжевых звезд. А кроме того, я не могу славить имя бога, в которого никто не верит.

Творец обиделся.

— Можно подумать, в тебя кто–то верит! Ты для людей не более чем сказка.

— Наверно, но когда на небе вспыхивает новая звезда, губы людей шепчут мое имя.

— В тебе говорит гордыня, — процедил Творец. — Но недолго тебе осталось. Знаешь, ведь ты скоро умрешь. Я даже могу назвать день твоей смерти. Хочешь, назову? Или ты, подобно прочим смертным, испытываешь ужас перед неизбежностью бытия? Я слышал, самый сильный страх испытывает тот, кто знает свой смертный час.

— Мне все равно, — сказал Фонарщик.

— А–а–а, ты боишься!

— Ничуть.

— Тогда знай, что это произойдет ровно через три дня. Но ты еще можешь принять мое предложение и будешь жить вечно. Посмотри, как прекрасна вечная жизнь!

Творец махнул рукой, и в небе появились ангелы. Они порхали, трепеща ажурными крыльями, сбивались в стайки. Это было красивое зрелище, похожее на игру мотыльков. Вдоволь налюбовавшись им, Творец хлопнул в ладоши. Ангелы растворились в пустоте.

— Ты видел, как это прекрасно? Соглашайся!

Фонарщик отрицательно покачал головой.

— Я не привык появляться на чей–то окрик.

— Не чей–то, — терпеливо поправил Творец. — Окрик Бога!

— Все равно не привык.

— Напрасно. Ведь смерть — малоприятная вещь. Ты мог бы избежать ее. И всю жизнь создавать звезды — красивые, ровные, оранжевые шары.

— Прости, — улыбнулся Фонарщик, — я заговорился с тобой и совершенно забыл, что люди заказали мне новую звезду — ослепительную, белую, яростную.

Творец поежился.

— Она непременно взорвется.

— Да. Через миллиард лет. А до этого она будет исправно дарить теплом и светом целых восемь планет. Я спешу. Если ты сказал все, что хотел, будь любезен, верни меня обратно.

Творец потеребил жидкую спутанную бородку.

— Как хочешь. Но ведь три дня!

— Три звезды, — поправил Фонарщик. — Я измеряю дни звездами. Так удобней. — Он помолчал, а затем негромко промолвил: — Белую я зажгу для восьми планет, розовую — для детей, тех, что не могут уснуть ночью, а последнюю…

— А последнюю? — вкрадчиво спросил Творец.

— А последнюю я зажгу для себя!

— Три дня! — завопил Творец и хлопнул в ладоши, возвращая Фонарщика в скорлупу звездолета.

Эдем — самое прекрасное место из существующих на свете. И люди напрасно не верят в него. Вот только попасть туда не дано никому, даже вам, читающим эти строки. Попасть на остров Эскулапа[5], прозванный кем–то Эдемом.

Этот гость всегда приходил негаданно. И всегда с подарком. Он любил делать приятное и обожал сюрпризы. Он называл Фонарщика Шером, что в переводе с одного из древнейших языков означало искаженное — дорогой.

— Шер… Ш–Шер… — именно так, чуть жестче, чем следовало бы.

Фонарщик в свою очередь именовал гостя Меф, вытащив странный, ничего не значащий слог откуда–то из глубин памяти. А быть может, это имя подсказал ему сам гость, ибо он был слегка тщеславен и любил, когда произносили самое благородное из его имен, вырванное из небытия беднягой Фаустом. Люди, никогда не видевшие гостя, дали ему имя, краткое и четкое, словно трехступенчатая пирамида — Сатана.

— Мы с тобой братья, — не раз говаривал Сатана Фонарщику. — Я такая же сказка, как и ты. Мое имя вертится у всех на языке, мной заклинают, проклинают, клянутся, но в глубине души в меня никто не верит. За исключением разве что страдающих депрессией и манией величия. Я — легенда, рожденная в хижине из тростника и умерщвленная скептицизмом, которым отделаны кабины звездолетов. Мне не везет, Шер!

Впрочем, Сатана редко жаловался. Он не имел привычки перекладывать груз своих проблем на чужие плечи, считая это дурным тоном. Напротив, он всегда старался быть веселым, порой его веселость выглядела наигранной, но Фонарщик не придавал этому значения. Сатана был на редкость приятным малым.

Он был чертовски красив. Ваятель, увидев его, непременно пожелал бы создать это лицо в бронзе или черном камне. Но Сатана не был склонен удостаивать своим вниманием ваятелей. Они слишком суетны в стремлении осчастливить мир оберточной красотой. Мало кому дано постичь душу, и никому — душу Сатаны. Из этой бездны нет возврата.

У Сатаны было множество обличий. Он менял их с такой легкостью, с коей комедиант меняет маски. Но истинным своим лицом он считал одно — то, с каким представал перед Фонарщиком. Лицо юноши — тонкое, одухотворенное, согретое темной синевой глаз и обрамленное золотистыми кудрями. Он походил на подросшего Сикстинского младенца, некогда рожденного кистью Рафаэля. Тот же ангельский облик и те же бесконечно мудрые, доверчивые, пытливые глаза. Быть может, это было не случайно. В своих беззлобных шутках, поддразнивая Творца, Сатана нередко доходил до неосознанного кощунства.

Он вошел в рубку непринужденно, словно вернулся, отлучась на минутку. На нем был черный, с золотистым шитьем костюм и подбитый алым шелком черный же плащ. Бледное лицо, увенчанное короной желтоватых волос, сверкало бриллиантом в мрачной оправе.

— Привет, Шер!

Сатана бросил Фонарщику небольшой блестящий сверток. Фонарщик ловко поймал его, развернул хрустящую бумагу и извлек квадратной формы флакон, наполненный темной влагой.

— Ты искушаешь меня, Сатана! — пропел Фонарщик, улыбаясь.

— Работа такая! — в тон ответил Сатана.

Материализовав посреди рубки кресло, Сатана уселся.

По его лицу блуждала неопределенная улыбка. Он любил общество Фонарщика, Фонарщик знал это. Однажды он спросил: за что? Сатана на мгновение задумался и ответил: