Анджей Земяньский - Бреслау Forever

— Но ведь мне уже шестьдесят пять лет!

— Самое подходящее время для первого раза!

Народный штурмовик добродушно улыбнулся. Вылавливание стариков и детей, по-видимому, было тем, для чего он более всего был пригоден. К тому же, это доставляло ему громадное удовлетворение.

— Но я никогда не был в армии!

— Спокойно, натренируют. Не бойтесь. На фронт не отошлют, пока что останетесь здесь, в Бреслау.

Второй фольксштурмист подошел к Грюневальду. Он уже сунул в рот трубку и теперь искал по карманам спички.

— Сожалею, герр офицер, но это приказ самого гауляйтера. Против такой величины не попрешь.

Тут он споткнулся и чуть не упал на Хельгу.

— Прошу прощения, — отскочил он. — Боже, чуть не проглотил мундштук.

Он продул трубку и взялся ее чистить. Снова глянул на Хельгу.

— А вам посоветовал бы спрятать этот нож, иначе наделаете кому-нибудь беды. — Ладно, прибавил он, помолчав, — дальше вам уже придется пешочком.

Они двинулись по полосе зелени. По траве им было идти легко, потому что у них не было никакого багажа. Толпа на остальных четырех полосах становилась плотнее. Ежеминутно все эти люди вообще останавливались. Жара нарастала. У Грюневальда все сильнее резало веки и щипало глаза. В уголках глаз накапливались слезы. Хельга спрятала свой нож в рукаве, словно итальянский мафиози. Но вот лопатку все так же грозно держала в руках.

Внезапно они услышали веселый голос:

— Mein Gott! Альберт Грюневальд со своим новым ассистентом. И что происходит с нынешней полицией?

В тени малорослого дерева с издевательской усмешкой на губах сидел Кугер.

— Что ты здесь делаешь?

— Сижу и ожидаю тебя.

— Откуда тебе известно, что я здесь буду?

— Ой, ты так замечательно положил свой рапорт на столе. Как обычно, скрупулезный до границ возможного.

Грюневальд чуть не взорвался от злости.

— Ты просматривал мои документы?

Кугер скорчил мину типа: «Можете меня ругать, сколько влезет, я самая большая свинья на свете». И одновременно качал головой, как бы говоря: «Это ради твоего же добра». Его мины и жесты были весьма выразительными. Кугер попросту терял время в уголовной полиции. Если бы он выбрал профессию актера, его давно бы уже вознесли на Олимп.

— Я не копаюсь по твоим ящикам. Этот листок лежал на столешнице, я инстинктивно прочитал и…

— И?

— Пришел тебя предупредить.

— Перед чем?

Кугер одной рукой свернул сигарету и закурил. Это заняло какое-то время, в связи с чем Грюневальд повторил свой вопрос:

— Перед чем?

Кугер глубоко затянулся и выпустил дым. Теперь он играл воспитательницу детского сада, которой предстояло перевести маленьких деток через улицу с интенсивным движением. Если, конечно же, была на свете такая воспитательница, которая курила сигареты.

— Я хочу сказать, почему ты до сих пор жив.

Грюневальд онемел. Кугер же неожиданно подскочил.

— О! Газеты! — Он вырвал весь сверток из кармана летнего пальто офицера. — У вас на окраинах еще есть? А в центре уже все вымели.

Он разложил газеты на траве и начал их перелистывать. При этом, читал между строк. Паттон снова напирает, словно шторм, Эйзенхауэр проводит крупный маневр, русские прут так, что даже сведения с фронтов ненадежные — он подозревал, что их выдумывают журналисты вместе с пропагандистами. «Вермахт отступает исключительно ради сокращения длины фронта. У Гитлера в запасе имеется чудо-оружие»…

Ага, у него в запасе только лишь вундершайзе[62], да и то, лишь в моменты усиления поноса, подумал Кугер. Даже он, прирожденный насмешник, опасался в нынешней ситуации произнести это вслух.

— Такты мне ответишь? — начал сердиться Грюневальд.

Кугер поднял голову.

— Вначале предостережение. Ни в коем случае не иди туда, куда собираешься.

— А какое это имеет значение? Я направляюсь в ученый квартал. За консультацией.

— Ага. — Кугер глянул на вооружение Хельги. — И когда уже схватите одного такого ученого, так сразу лопаткой по голове и ножом по горлу? — Он рассмеялся, потом стал вглядываться в глаза приятеля, не говоря при этом ни слова. Потом, все же, сказал: — Ты идешь на площадь Нанкера.

— Ну да.

Скрывать правду смысла не было.

— Я же тебя знаю. Хотя сейчас тебе надо идти в противоположном направлении, ты идешь именно так, как описал в рапорте, специально положенном сверху. Хочешь проверить, не следит ли кто-то за тобой.

Грюневальд восхищался тем, как Кугер все понимал. Теперь он жалел, что тогда отстранил приятеля от следствия. Быть может, вдвоем они давно бы уже решили эту загадку.

— Я просмотрел все акты, то есть, те, к которым у меня имелся доступ, следовательно, подписанные моим именем. Особо внимательно — протоколы вскрытий. И, знаешь, — Кугер все это время продолжал перелистывать лежащие на траве газеты. Хотя, говоря по правде, там нечего было листать. — Одна такая мелочевка, на которую никто не обратил внимания, поскольку, какая тут могла быть связь с самовзрываниями?

Грюневальд, заинтригованный, уже не глядя на офицерскую честь, присел на траве. Хельга присела рядом, обтянув юбку.

— У всех жертв были сильно покрасневшие глаза и носы.

— Алкоголики?

— Откуда… Не знаю, почему, но выглядели они так, как будто бы перед самой смертью им нужно было высморкаться или вытереть нос. И про глаза, тоже не знаю, откуда. Но… — Кугер привстал с травы. — Твои глаза, приятель, сегодня выглядят не самым лучшим образом.

Он не обращал внимания на толпу вокруг, ни на кошмарные сообщения со всех фронтов. Его взгляд просверливал. Сейчас он был похож на гипнотизера, пытающегося ввести пациента в транс.

— Ты уже бывал на площади Нанкера. И даже описал это. Но тогда тебя спас снег.

— Ну да, глаза сегодня что-то режет, и веки щиплет. — Грюневальд вынул платок и высморкался. — Но почему меня спас снег?

— То лето было особенным. Я остался разбираться с документами, а ты отправился в монастырь для осмотра на месте. И ты сам рассказывал, что все цветы были покрыты мокрым, быстро тающим снегом. Обрати внимание, ни одного случая самовзрываний зимой не произошло.

— Да! Да! — воскликнула явно возбужденная Хельга. — Я тоже помню тот день! Дома пришлось сгребать снег с посадок на балконе, чтобы цветы не пропали. И еще помню, когда была ребенком, так снег выпал в мае. Отец послал меня к пекарю за хлебом…

— Дорогая Хельга, — перебил ее Грюневальд, — мы догадываемся, что отец не посылал тебя к пекарю за динамитом. Давайте-ка пока забудем про погодные аномалии. — Он обратился к Кугеру: — Но ведь сейчас вокруг тоже есть цветы, но ничего не происходит.